Читать книгу "Любовники - Юлия Добровольская"

Когда ее растолкали, чтобы она еще немного поднатужилась, орущего рта уже не было, а ей сообщили выходные данные ее первенца, которые были в полном среднестатистическом порядке.

* * *

Заскрипел снег. Все четыре обитательницы послеродовой палаты с чмокающими младенцами, припавшими к источающим эликсир жизни соскам своих матерей, уставились на сумеречный голубой экран окна. Сейчас должен раздаться скрежет приставляемой к стене доски, а после этого в окне появится чья-нибудь улыбающаяся физиономия.

Это был Костя. Он пришел сегодня уже в третий раз.

Дина поднялась с постели и подошла ближе. Костя вцепился руками в жестяной слив и припал к стеклу. По его щекам катились слезы, которые он даже не пытался стереть — только смаргивал часто. Он переводил взгляд с лица любимой на белый кокон в ее руках, припавший жадно к груди, на которой еще вполне отчетливо виднелись следы летнего загара.

— Я хочу тебя целовать! — крикнул он.

Дина, закусив губу, едва заметно кивнула.

— Я хочу тебя! — снова крикнул он.

Малыш отпустил сосок и хлопал длинными черными ресницами. Дина запахнула халат и повернула сверток лицом к отцу.

— Гошка! Эй, Гошка! Привет! — Папаша выглядел совершенно одуревшим от счастья.

Дина увидела в отдалении Мишу и махнула ему рукой.

Костя, заметив этот жест, обернулся к нему и закричал:

— Иди сюда! Глянь на моего Гошку!

В этот момент в палату вошли две медсестры. Они забрали малышей у мам, а одна из них замахала Косте, чтобы тот исчез из окна.

— Это мой сын! — закричал Костя, объясняя непонятливой сестре свое присутствие.

— Кыш! — засмеялась сестра. — Мамочкам отдыхать надо!

Костя исчез. Дина подошла ближе и увидела, как Миша помогает подняться рухнувшему со стены другу.

Кто ж тогда мог себе представить, что настанут времена, и отцы будут стоять рядом с докторами, принимающими роды их детей, а новорожденных будут тут же прикладывать к материнской груди, а не уносить от них на двое-трое суток под предлогом, что молозиво сперва должно смениться полноценным молоком?..

— А что это ты со своими на разных фамилиях: сын с мужем на одной, жена на другой? — спросила бойкая соседка по палате, чем-то напомнившая Дине другую свою давнюю соседку. Она родила на днях третьего парня и так и не дождалась прихода мужа за все эти дни.

Дина ответила:

— Я не жена ему.

— Как это?.. А кто же?

— Любовница.

— Ни фига себе!.. — только и сказала та, но не решилась продолжать расспросы.

* * *

Костя надумал отремонтировать старую бабушкину, а точнее, дедушкину дачу, давно заброшенную и дошедшую до состояния если не развалин, то совсем нежилого. Дом был крепкий — настоящий добротный сруб, — но внутри совсем запущенный. Крыша тоже дышала на ладан, и окна с дверями не подлежали никакому ремонту.

Участок большой, со старыми высокими соснами, растущими там, где лет сто, а то и двести тому назад заблагорассудилось прорасти семенам из упавших на землю шишек, и одичавшими зарослями ягодных кустарников, посаженными дедом по периметру этого участка. Ранней весной Костя нанял рабочих и раза два в неделю наезжал в качестве контролирующего органа. А пока они с Диной и малышом частенько бывали на Мишиной даче, которая располагалась всего в семи километрах от Костиной, в урочище дипработников, каковыми были родители Миши. Костина дача принадлежала изначально творческому союзу архитекторов и счастливым образом перешла в наследство сначала от дедушки бабуле, а после от нее — внуку. Костя хотел продать дачу, но практичный друг отговорил его. А тут и время подоспело, когда эта дача просто благословением становилась для его семейства. В сентябре они надеялись отпраздновать новоселье и потихоньку свозили в приобретающий жилой вид дом ненужную мебель из квартиры. В квартире Костя тоже задумал сделать ремонт той части, что находилась на отшибе: кабинет должен был остаться кабинетом, а большая комната перед ним превратиться в спальню Дины и Кости. Их же нынешняя спальня со временем должна была стать детской.

Вот такими планами и делами была заполнена жизнь Кости, если не считать обычной институтской работы. Дине же оставалось хорошо питаться и питать подрастающего Георгия Константиновича Колотозашвили — крепкого, симпатичного и довольно спокойного ребенка. Настолько спокойного, что любимые занятия его мамы — чтение и вязание — оставались не в ущербе. Когда она вернется на свою работу, куда поступила по распределению, и вернется ли — зависало пока открытым вопросом. С одной стороны, оставаться домохозяйкой было хоть и приятно, но не вполне по Дининому нраву: зачем было столько лет, сил тратить на учебу, чтобы потом, как Артур Давлатян, забросить свой диплом в дальний ящик? А с другой — то место, где Дина проработала до декретного отпуска, не устраивало ее рутинностью и отсутствием какого бы то ни было творческого начала. Костя и исподволь, и в открытую подбивал Дину пойти преподавать… Впрочем, на раздумья время еще есть, а сейчас все свои творческие силы она вкладывала в подрастающего Гошу.

* * *

После грозы спалось особенно хорошо: чистый свежий воздух, беспрепятственно проникавший в открытые окна, сменил густую терпкую жару последних дней. Дина и Костя, отказавшиеся от всяких пижам и ночных сорочек с первых же дней… точнее, с первых же своих ночей, разметались нагишом на постели. Костя рассказывал Дине о последних достижениях строителей, ремонтирующих дачу, и говорил о том, что все идет по плану и осень они смогут провести за городом. Дина слышала все это очень издалека и даже начинала видеть описываемые Костей картины — мерцающие и перетекающие одна в другую. Вот большой дом с колышущимися в окнах белыми занавесками, высокая ярко-зеленая трава вокруг дома, а в ней бегает маленький Гоша… Но ведь он еще не умеет ходить, с удивлением подумала Дина. А Гоша ей ответил: «Умею, умею, умею». И это тоже удивило Дину: говорить он тоже, кажется, еще не умеет.

— Умею, умею! — настаивал тот.

Когда до Дининого сознания дошло, что это реальный Гошка подал голос из своей кроватки, стоящей вплотную к родительской постели, она услышала Костины баюкающие подвывания.

— Гоша, я спать хочу. Спи, а?.. — попыталась утихомирить его Дина.

Но скоро стало ясно, что ни уговорами, ни баю-баюшками от ребенка не отделаешься. Тогда Костя, перевалившись через Дину, взял голого крепыша из кроватки, положил между собой и его сонной мамой и пристроил голодного к набухшей груди. Прежде он, правда, полизал сосок языком и подул на него, чтобы тот съежился и превратился в удобную сосочку. Гоша, вероятно решивший, что отец опередил его и все молоко теперь достанется ему, поднял нешуточный протестующий рев и не успокоился, пока не ухватил ртом вожделенный источник.

В тусклом свете ночника Костя наблюдал неизменно приводившую его в восторг картину кормления младенца. Младенец урчал и чмокал, месил ручонками материнскую грудь, а ногами — ее живот.