Читать книгу "Спектроскоп души - Эдвард Митчелл"

– Вот черт! – произнес он во всеуслышание. – Убеждения – это вам не прохудившиеся ботинки. Их так вот запросто не выбросишь. В конце концов, любовь – это ни больше и ни меньше как дезинтеграция и рекомбинация молекул нашего головного или спинного мозга, а точные закономерности, которым их работа подчиняется, до сих пор еще не установлены.

Говоря это, он налетел на дородного господина, идущего по тротуару ему навстречу.

– Приветствую вас, герр Страут! – прозвучал жизнерадостный возглас профессора Шванка. – Куда это вы так стремитесь и о какой физиологической проблеме беседуете с луной?

– Я убегаю от трех полубутылок вашего проклятого «Аффенталера», которые ударили мне в ноги, герр профессор, – ответил Страут. – А с луной у нас любовное свидание. Мы уже давно любим друг друга.

– А как поживает ваша чудесная американская подруга? – хихикнул тучный профессор.

– Уезжает утренним поездом, – мрачно отозвался Страут.

– Himmelshitzen! – воскликнул профессор. – И поэтому, ослепнув от горя, вы врезаетесь прямо в живот своего руководителя? Давайте-ка лучше зайдем ко мне домой, где хороший табак поможет вам обрести философское расположение духа.

Квартира профессора Шванка выходила окнами на Людвигплац, где стояли корпуса университета. Устроившись в удобном кресле с трубкой, набитой отличным табаком, Страут почти примирился с окружающим миром. Атмосфера здоровой и полезной научной деятельности, в которую он окунулся, способствовала душевному покою.

Профессор Шванк намного опередил других своих выдающихся современников в доказательстве чисто физиологической основы интеллекта и мышления. Он ближе других людей в Европе подошел к разгадке сокровенных тайн духа и мозга, к пониманию роли нервных узлов в механизме памяти. По своим философским взглядам он, к примеру, был полным антиподом достопочтенного доктора Беллглори.

Обстановка в кабинете профессора полностью отражала интересы хозяина. В одном углу комнаты располагалась огромная катушка Румкорфа. На полках, на столе, на креслах и даже на полу – повсюду лежали книги. Гипсовый бюст Аристотеля смотрел через всю комнату на гипсовый бюст Лейбница. На стенах висели портреты Галля, Паппенгейма и Левенгука. Кроме того здесь в изобилии присутствовали различные срезы и препараты. На столе перед Страутом, почти касаясь его локтя, плавал в стеклянном сосуде с желтым этанолом мозг философа-позитивиста. Рядом с ним, тоже погруженный в спирт, покачивался продолговатый мозг прославленного преступника.

Внешность профессора, который сидел в кресле напротив Страута, сжимая в зубах янтарный мундштук своей фарфоровой трубки и невозмутимо пуская густые клубы дыма, вызывал симпатию и побуждал к полной откровенности в разговоре. Не только его розовощекое лицо, окаймленное рыжеватой бородкой, но и вся массивная фигура излучали доброжелательность. Он выглядел надежным приютом для разбитого сердца. Под воздействием его доброй, сочувственной улыбки и деликатных расспросов Страут, сам того не желая, излил перед ним всю свою душу. Профессор, молча покуривая, терпеливо выслушал его долгий рассказ. Если бы Страут не был так поглощен своими горестными воспоминаниями, он бы, несомненно, сумел разглядеть, что за поблескивающими дружелюбием стеклами профессорских очков в золотой оправе скрывается пара холодных серо-стальных глазок, исследующих его с острым, безжалостным интересом естествоиспытателя.

– Сами видите, герр профессор, – заключил свой рассказ Страут, – что перед вами совершенно безнадежный случай.

– Мой дорогой друг, – возразил профессор, – ничего подобного я не вижу.

– Но ведь здесь речь идет об убеждениях, – пояснил Страут. – Человек не может отречься от истины даже для того, чтобы покорить женщину. Если бы я это сделал, она первая отнеслась бы ко мне с презрением.

– В этом мире все истинно и ничто не истинно, – сентенциозно заметил профессор. – Вам просто надо сменить свои убеждения.

– Но это невозможно!

Профессор выпустил огромный клуб дыма и окинул молодого человека взглядом, полным жалости и удивления. Страуту показалось, что Аристотель и Лейбниц, Левенгук, Паппенгейм и Галль – все дружно глядят на него с жалостью и удивлением.

– Вы сказали – невозможно? – уточнил профессор Шванк. – Напротив, мой дорогой мальчик, нет ничего проще, чем сменить свои убеждения. В наши дни, когда хирургия достигла высокого уровня, никаких трудностей это не представляет.

Страут в полном изумлении уставился на своего уважаемого наставника.

– То, что вы называете убеждениями, – продолжал выдающийся ученый, – определяется ментальным строением, зависящим от случайных обстоятельств. Скажем, вы позитивист, идеалист, скептик, мистик, кто-то еще – а почему? Да потому, что природа, предрасположенность, сочленение костных элементов сделали ваш череп толще в одном месте и тоньше в другом. Черепная стенка слишком давит на ваш мозг в одном месте – и вы высмеиваете воззрения вашего друга доктора Беллглори. Она стесняет развитие тканей мозга в другом месте – и вы отрекаетесь от философии позитивизма. Уверяю вас, герр Страут, мы открыли и классифицировали уже большую часть физиологических причин, определяющих и ограничивающих наши убеждения, и вскоре сведем всю эту систему к чисто научным деталям.

– Допуская, что все так и есть, – вставил Страут, чья голова кружилась под комбинированным воздействием «Аффенталера», табачного дыма и ошеломляющих идей профессора Шванка, – я пока что не вижу, как это может мне помочь. К сожалению, кости моего черепа давно уже не такие пластичные, как у младенца. Так что вряд ли вам удастся переформатировать мой интеллект с помощью давящих повязок и бандажей.

– Ах так! Вы задели мое профессиональное самолюбие! – воскликнул Шванк. – Доверьтесь-ка лучше моим рукам.

– И что тогда?

– Тогда, – воодушевленно ответил профессор, – я переформатирую ваш интеллект в соответствии с необходимыми требованиями. Как, спросите вы? Ну, скажем, удар по голове сдвинет осколок кости, который надавит на серое вещество головного мозга и, скорее всего, лишит вас памяти, языка и некоторых других способностей. Что дальше я сделаю? Я подниму часть кости и уберу давление. Как раз там, где физическая структура черепа ограничивает вашу способность понять и принять ту философию, которую ваш американский теолог считает совершенно необходимой для своего зятя. Убрав давление, я подарю вам очаровательную жену, а науке – великолепный и бесценный опыт. Вот что я предлагаю вам, герр Страут!

– Другими словами… – начал Страут.

– Другими словами, я должен сделать вам трепанацию, – вскричал профессор и вскочил со стула, не в силах больше сдерживать свое нетерпение.

– Ладно, герр профессор, – медленно произнес Страут после долгой паузы, во время которой силился понять, действительно ли на лице у нарисованного Галля появилось выражение победного триумфа. – Ладно, герр профессор, я согласен на трепанацию. Сделайте мне операцию сейчас же… сегодня же вечером.