Читать книгу "Смерть Ахиллеса - Борис Акунин"

Появился мерзавец и палач с халатом в руках,поклонился.

— Что вам угодно, господин?

— Я тебе дам «что угодно»! — зашелсяв крике Эраст Петрович, от возмущения совершенно потеряв лицо. — Вот заэто я заставлю тебя вспороть брюхо! Да не вязальной спицей, а палочкой дляриса! Я тебе, безмозглый барсук, уже объяснял, что в Европе ванна — делоинтимное! Ты поставил меня в дурацкое положение, а даму заставил сгореть отстыда! — Перейдя на русский, коллежский асессор крикнул. — Прошуизвинить! Располагайтесь, графиня, я сейчас! — И снова по-японски. —Подай брюки, сюртук, рубашку, гнусная каракатица!

В комнату Фандорин вышел полностью одетый и сбезукоризненным пробором, но все еще красный. Он не представлял, как послеслучившегося скандального происшествия будет смотреть гостье в глаза. Однакографиня против ожиданий совершенно успокоилась и с любопытством разглядываларазвешанные по стенам японские гравюры. Взглянула на сконфуженное лицочиновника, и в ее синих соболевских глазах промелькнула улыбка, впрочем, тут жесменившаяся самым серьезным выражением.

— Господин Фандорин, я осмелилась придтик вам, потому что вы старый товарищ Мишеля и расследуете обстоятельства егокончины. Муж уехал вчера вечером с великим князем. Какие-то срочные дела. А яповезу тело брата в имение, хоронить. — Зинаида Дмитриевна запнулась,словно колебалась, стоит ли продолжать. И потом решительно, словно головой вомут, проговорила. — Муж уехал налегке. А в одном из его сюртуков,оставшемся здесь, прислуга нашла вот это. Эжен такой рассеянный!

Графиня протянула сложенный листок, и Фандоринзаметил, что в руке у нее осталась еще какая-то бумажка. На бланке 4-гоармейского корпуса размашистым почерком Соболева было написано по-французски:

«Эжен, будь 25-го утром в Москве дляокончательного объяснения по известному тебе предмету. Час настал. Остановлюсьу Дюссо. Крепко обнимаю. Твой Мишель».

Эраст Петрович вопросительно взглянул напосетительницу, ожидая разъяснений.

— Это очень странно, — почему-тошепотом произнесла та. — Муж не сказал мне, что должен в Москве встретитьсяс Мишелем. Я вообще не знала, что брат в Москве. Эжен сказал лишь, что намнужно сделать кое-какие визиты, а потом мы вернемся в Петербург.

— Действительно странно, —согласился Фандорин, заметив по штемпелю, что депеша отправлена из Минска снарочным еще 16-го. — Но почему вы не спросили об этом у его высочества?

Графиня, закусив губу, протянула второйлисток.

— Потому что Эжен скрыл от меня вот это.

— Что это?

— Записка Мишеля, адресованная мне.Очевидно, была приложена к депеше. Почему-то Эжен мне ее не передал.

Эраст Петрович взял листок. Видно было, чтонаписано наспех, в последнюю минуту:

«Милая Зизи, непременно приезжай вместе сЭженом в Москву. Это очень важно. Я не могу тебе сейчас ничего объяснять, номожет сдаться, [дальше полстрочки зачеркнуто] что мы долго с тобой неувидимся».

Фандорин подошел к окну и приложил записку кстеклу, чтобы прочесть зачеркнутое.

— Не трудитесь, я уже разобрала, —сказала за спиной дрогнувшим голосом Зинаида Дмитриевна. — Там написано: «чтоэта встреча будет последней».

Коллежский асессор взъерошил мокрые, толькочто причесанные волосы. Так, получается, Соболев знал, что ему угрожаетопасность? И герцог об этом тоже знал? Вон оно что… Он обернулся к графине:

— Я сейчас ничего не могу вам сказать,мадам, но обещаю, что выясню все обстоятельства. — И посмотрев в полныесмятения глаза Зинаиды Дмитриевны, добавил. — Разумеется, со всейвозможной д-деликатностью.

* * *

Едва графиня ушла, Эраст Петрович сел за столи по обыкновению, желая сосредоточиться, занялся каллиграфическим упражнением —стал писать иероглиф «спокойствие». Однако на третьем листке, когда досовершенства было еще очень далеко, в дверь снова постучали — резко,требовательно.

Маса пугливо оглянулся на своегосвященнодействующего господина, на цыпочках просеменил к двери, открыл.

Там стояла Екатерина Александровна Головина,золотоволосая возлюбленная покойного Ахиллеса. Она пылала гневом и оттогоказалась еще более прекрасной.

— Вы исчезли! — воскликнула барышнявместо приветствия. — Я жду, схожу с ума от неизвестности. Что вывыяснили, Фандорин? Я сообщила вам такие важные сведения, а вы сидите тут,рисуете! Я требую объяснений!

— Сударыня, — резко перебил ееколлежский асессор. — Это я у вас требую объяснений. Извольте-ка сесть.

Взял нежданную гостью за руку, подвел к креслуи усадил. Себе придвинул стул.

— Вы сообщили мне меньше, чем знали. Чтозатевал Соболев? Почему он опасался за свою жизнь? Что т-такого опасного было вего поездке? Зачем ему понадобилось столько денег? К чему вообще вся эта таинственность?И, наконец, из-за чего вы рассорились? Из-за ваших, Екатерина Александровна,недомолвок я неправильно оценил ситуацию, в результате чего п-погиб один оченьхороший человек. И несколько нехороших, у которых тем не менее тоже была душа.

Головина опустила голову. На ее нежном лицеотразилась целая гамма сильных и, видно, не очень-то согласующихся между собойчувств. Начала она с признания:

— Да, я солгала, что не знаю, чем былувлечен Мишель. Он считал, что Россия гибнет, и хотел ее спасти. В последнеевремя он только и говорил, что о Царьграде, о немецкой угрозе, о великойРоссии… А месяц назад, во время нашей последней встречи, вдруг заговорил оБонапарте и предложил мне стать его Жозефиной… Я пришла в ужас. Мы с ним всегдапридерживались различных взглядов. Он верил в историческую миссию славянства ив какой-то особенный русский путь, я же считала и считаю, то России нужны неДарданеллы, а просвещение и конституция. — Екатерина Александровна несправилась с голосом и раздраженно взмахнула кулачком, словно помогая себепроскочить трудное место. — Когда он помянул Жозефину, я испугалась.Испугалась, что Мишель, словно бесстрашный мотылек, сгорит в том жарком огне, ккоторому манит его честолюбие… А еще больше испугалась, что он добьется своего.Он мог бы. Он такой целеустремленный, сильный, удачливый… Был. Во что бы онпревратился, получив возможность вершить судьбами миллионов? Страшно подумать.Это был бы уже не Мишель, а кто-то совсем другой.

— И вы донесли на него? — резкоспросил Эраст Петрович.

Головина в ужасе отшатнулась: