Читать книгу "Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст"

Четыре недели мы занимались строительством штаб-квартиры. Сегодня мы переехали. Это не единственное приличное здание в здешнем районе, но оно выглядит весьма недурно, расположенное на южном склоне небольшой низины. Три комнаты соединены коридором со стороны долины. Окна выходят на юг, и между ними две траншеи подходов, ровно скошенные в уклон, так что если брать вид снаружи, то во всем этом есть определенная архитектурная гармония. Местность имеет небольшой уклон назад в сторону маленькой речки. Через уклон проложена тропа, связывающая штабы с блиндажами с каждой стороны.

Мастерство плотников проявилось при завершении строительства блиндажей. Резчик по дереву из горного района Рён смастерил столы, двери, вешалки для одежды и удобное сидячее место в углу. Стены покрыты мешковиной, скрепленной поперечными березовыми рейками, прочной серой бумагой был обклеен потолок, а в стенах – ниши для книг. Все это выполнено в простом и непритязательном своеобразном стиле. В командном посту есть планшетный стол, настенные карты и телефоны. В двух других землянках есть жилые и спальные помещения. Они чисты, светлы и просторны. Наша землянка становится все лучше и лучше.

Теперь мы находим вполне естественным по прибытии куда-либо поселиться в лесах или на полях. В прежние дни мы думали, что для этого требуется только дом.

Мы попросили семян цветов и собирались также сажать овощи. Мы уже посадили молодые ели и кустарники. Солдатам, как правило, не приходится пользоваться урожаем, собранным с посаженных ими фруктовых деревьев; война и сельское хозяйство – разные вещи. Но как бы то ни было, стоит начать. Это так интересно.

Воздух легкий и свежий, все утопает в солнце, так же как и в пении птиц. Ветер подобен младшему брату. Это чудесные дни между морозом и жарой, холодные ночи и гнетущие вечера, когда тучи комаров поют нам серенады. Это те дни в году, которые открывают перспективу. Грязь уже подсыхает, твердеет и трескается, как штукатурка. Скоро она будет крошиться в песок под ногами, колесами и копытами. Первое облако пыли уже вздымается над «автострадой».

24 апреля 1943 года. Вчера впервые температура была почти восемнадцать градусов. Лейтенант фон Рюле поехал к поместью, которое когда-то принадлежало его двоюродному дедушке. Он сорвал несколько диких цветов в парке, нежные голубые ветреницы с прозрачными листьями и белыми пестиками. Солнце пробивается через наши окна, заливает светом планшетный стол. П. вносит последние коррективы в нашу топографическую карту, которая охватывает восемнадцать километров. Он посыпает карту пылью с сапог, так что акварельная краска, которую мы используем, чтобы замазать ошибочные пометки, не растекается. У него свой собственный метод, одна из наших многих кустарных техник.

Фронт спокоен. Если и ведется стрельба, то стреляют наши.

У нас довольно много работы. Связанная с воздушной разведкой наша радиостанция вчера вела прием с 1.00 до 3.00 и с 5.00 до 18.00. Она часто осуществляет управление огнем трех батарей по трем различным целям одновременно. Судя по сообщениям наших собственных наблюдателей и показаниям дезертиров, результаты огня превосходны.

В честь Пасхи мы украсили наши спальные апартаменты березовыми гирляндами. Мы развесили несколько картинок и прикрепили пару ваз к стенам. Одна из них представляла собой маленькую металлическую кружку, которая держалась на трех карандашах, другая – старую консервную банку, которую я обернул бумагой. Мы поставили в них веточки орешника, листья которого тянутся к свету.

Мы можем удобно лежать на своих соломенных матрацах, постеленных на самодельные кровати. У нас даже есть по куску белой льняной ткани на каждого плюс покрывало с синим штемпелем и наволочка. Ночью я могу снимать брюки и ложиться спать в одной рубашке. Может быть, вам нелегко понять, что это значит, но могу сказать вам, что каждую ночь я ложусь спать с чувством благодарности за это.

Итак, Пасхальное воскресенье. Оно может быть таким. Солдаты лежат в траве в низине или сидят на корточках, щурясь на свет и смеясь грубым шуткам участников концерта. Солнце собирается тут, как будто его поймали в углубление огромных ладоней. Упругий воздух вибрирует в солнечном свете. За низиной поднимается зерновое поле. Можно видеть нежные зеленые ростки, с каждым днем поднимающиеся все выше. Они дышат во влажном, теплом воздухе, и зелень становится темнее. В березовых рощах первые пробившиеся молодые листочки контрастируют с унылым серым фоном. Как будто на них повеяло дыханием жизни.

На многих полях все еще лежит желтая и сухая, как волосы старика, прошлогодняя трава, но под ней мощно пробиваются новые ростки. Сегодня первые весенние грозы прокатились по земле при меняющемся свете. Они кажутся более короткими и жестокими, чем у нас дома, но, может быть, это потому, что мы можем наблюдать их во всей красе. Они заполняют все небо своей поразительной мощью, властвуя надо всей местностью, так что когда они уходят, то их дыхание распространяется вокруг во всем своем великолепии. Как-то раз огромные градины посыпались на дорогу, но потом над влажной землей обильно поднялся пар, и она блестела как лошадь после доброй скачки. Скоро мы вспашем землю и посеем зерна, даже здесь, на линии фронта.

Наша жизнь делится на периоды. Когда годы уходят, безвозвратно, навсегда, остается только сжимать зубы. Наивно полагать, что нам воздастся за них. Потому что все нереализованные возможности за прошедший период навсегда утеряны безвозвратно.

Никто не сеет летом. Но, может быть, наивно также обсуждать и это. Я говорю себе так потому, что в этой войне, более чем в какой-либо другой до этого, мысли вращаются вокруг значения того, что происходит. Мое собственное мнение далеко не однозначно. Но здесь, в одной из величайших глав истории человечества, определенно должен в окончательном виде быть продемонстрирован прусский дух. При этом лучшая часть немцев стоит перед лицом неизбежности, не закрывая на нее глаза. И эту неизбежность они воспринимают как неотвратимый призыв, который в одном важном отношении превосходит то, что требовалось от солдат в 1914 году. Мы переживаем леденящий душу эксперимент.

Мы подтянулись к нашему передовому эшелону. Солнце улыбалось, а срывавшийся ветер радостно хлопал вокруг нас. Вереница мотоциклов перемахнула через дорогу, по которой шли повозки, и повернула к «автостраде». Франц Вольф спешился, и при тихо урчащем моторе мы скатились через корни под последними высокими елями. Затем мы выключили мотор. Ветер стих. Солнце по диагонали падало на деревья и заливало лагерь волной света. Стоял запах смолы и лошадей. Пространство между стойлами было чисто подметено. Блокгаузы и круглые палатки мирно лежали, расположенные по периметру. Посередине было открытое пространство, где наемники были собраны для «приведения к присяге»[11]. Они выглядели опрятно в своих кителях с белыми нарукавными повязками и пилотках без эмблемы. Чистые и накормленные.

Переводчиком был молодой русский. Он тихо появился из лесу, его винтовка свободно висела на плече, чистое загорелое лицо, расстегнутый воротничок и движения как у зверя – сочетание выносливости и ловкости. Он говорил хорошо, отрывая голову от записей и подкрепляя слова жестами. Наемники стояли одетыми на открытом пространстве и слушали с напряженным вниманием. «Это правда, то, что я вам зачитывал?» – спросил он. «Правда, – кивали они, – все так и есть». Их лица окаменели. Они присягнули без колебаний, связывая себя обязательством верно служить, так же как они служили, когда присоединились к нам или когда были взяты в плен, на обратном пути в Смоленске, или Калинине, или Ржеве. Они знали, что это была неплохая сделка. За ними только нужно было присматривать.