Читать книгу "Тюремный романс - Вячеслав Денисов"

– Написал?

– Конечно, конечно, – запричитал Ферапонтов. – Ты только сейчас же отдай, а?

– Ага, – пообещал Качалкин. – Сейчас тебя заведу и сразу побегу.

Разговор шел в той же пустой камере, что и накануне, но на этот раз Качалкин был уверен в том, что делал, поэтому мог позволить себе непринужденный юмор.

– А когда отдашь?

Майор сказал, что после обеда, вернул Ферапонтова в камеру и приехал в кафе, где его ждали Тишкин, Струге и Пащенко.

«Меня разводят на З. и Г. Следак знает все. Знает и о том, что мы были на Терне в тот момент, когда З. и Г. купали Р. Я удивляюсь, откуда он все знает, и не знаю, что говорить, чтобы все было правильно. Поэтому молчу. А что толку молчать, если следак прямо спрашивает – зачем Л. подставлял прокурорского? Короче, процинкуйте, что грамотно базарить. Сигарет надо. Как «Динамо» сыграло с «Зенитом»? С.».

– Шедевр конспирации, – поморщился, как после дольки лимона, Струге. – Знаешь, Вадим, почему все у него «З», «Г», «С» и «Р», а Пермяков – «прокурорский»?

– Не помнит фамилии, – пожал плечами зампрокурора.

– Вот именно. А почему не помнит?

Пащенко повторил жест. Струге улыбнулся.

– Потому что Ферапонтов уверен, что все эти «З» и «Г» Подлиза поймет, а вот «П» – нет. Значит, обработка Сашки проводилась без участия этих двоих дегенератов. Они слышали звон, а вот кто звонил и по кому – нет. Значит, Шебанин работал напрямую с Рожиным.

– Что мне делать? – поинтересовался Качалкин.

О нем уже успели позабыть, а он по-прежнему стоял перед столом и ждал распоряжений.

– Верить, – начал, пользуясь моментом, Тишкин. – Верить и надеяться…

– Сложный почерк, – крякнул Струге, прилаживаясь с ручкой над листком бумаги. – Если бы не знать точно, то можно было подумать, что автору кто-то вывернул в камере руку.

– А зачем имитировать? – осторожно вмешался майор. – Ферапонтов сам мне говорил, что ни разу с этим, приезжавшим, не переписывался.

«Брат, держись. На воле все пучком. Делай официальные показания на З. и Г. Говори все так, как было. Еще интерес дела требует, чтобы ты перевел тему Р. на меня. Говори следаку, что вы с П. ничего не знаете, я все решал сам. О Эф. молчи, ты ничего не знаешь. Сигареты будут, «Динамо» – «Зенит» 1:1. Л.».

– «Эф» – это Эфиоп, что ли? – Щурясь, Пащенко контролировал опус Струге. – А что это за «официальные показания»? Исправь на «переведи стрелы».

Качалкин должен был дождаться вечера и передать записку Сороке. И сразу, едва получит записку с указаниями от Подлизы, позвонить Тишкину. Вечер наступил, и все произошло. И длилось это долгих два дня.

Сорока в камере, садясь к глазку спиной, перечитывал каракули судьи:

«Расскажи следаку, где З. и Г. взяли кровать».

– Зелинский и Гонов, вступив, насколько мне известно, в преступный сговор, – рассказывал Сорока Быкову, – заманили Рожина в санаторий, где и убили. Ни я, ни Грошев об этом не знали.

– А кто убеждал Рожина оболгать Пермякова?

– Пермякова? Это следователь прокуратуры? Не знаю. Мне об этом ничего не известно. Рожин, насколько мне известно, общался с Локомоти… Короче, с Шебаниным. А с нами он не общался.

Качалкин приносил записки каждый день, иногда по два раза – утром и вечером, – и в порыве азарта Сорока ни разу не спросил себя о том, что дежурный по следственному изолятору делает на работе три дня подряд.

Вместо этого он жадно пожирал глазами:

«Колись на все темы, чтобы не путаться. За адвоката у нас Волокитин из Москвы, он на суде все поломает, скажет, что ты невменяемый. Волокитин сказал, что доказать это так легко, что даже отказался от денег за это».

– Кто такой Волокитин? – спрашивал Сорока Белку.

– Чтоб у меня такой адвокат был, – сетовал на жизнь тот. – Он завсегда такого гуся выводит, что перед самым объявлением приговора судья уже не понимает, кого садить, а кто потерпевший.

Белка вообще целыми днями вел такие разговоры, что у Ферапонтова уже часам к четырем начинала нестерпимо болеть голова и виски разрывались от боли. Темы таежного убийцы милиционеров сводились к тому, что жизнь дерьмо и стоит только один раз ошибиться, тебя тут же сожрут вместе с обувью. Заканчивался каждый вечер рассказами о том, как Белка лет десять назад работал на побегушках у патологоанатома. Кишки, печень, селезенка… все это стояло у Сороки перед глазами и нестерпимо угнетало. Он уже дважды, во время вывода на очередной допрос, молил конвой, чтобы его перевели на «общак», но ему всякий раз отказывали. Он засыпал с головной болью, просыпался с ней, а вместе с ним на одной площади в пять квадратных метров просыпался занимательный рассказчик. Этот омерзительный Белка путал мысли, мешал думать, давал дебильные советы и всякий раз, едва на лицо Сороки заползала маска задумчивости, тут же предлагал поговорить об этом.

В интересах дела Локомотив велел колоться. Значит, Яша знает, что делает. В конце концов, столичный адвокат тоже знает, что обещает, потому что в противном случае его тоже найдут в Терновке с каким-нибудь сложным грузом на ноге.

И Ферапонтов, сидя напротив видеокамеры и Быкова, спокойно выводил:

– Зелинский и Гонов подложили автомат Кускову, а когда Кусков на Шебанина обиделся, Яша велел убрать обоих. Мы с Грошевым застрелили сначала Зелинского, а потом и Гонова. Рожина резали менты, с них и спрос. Мы только смотрели, чтобы они дело до конца доделали.

– А зачем Шебанин велел Рожину сфальсифицировать заявление с целью оговорить Пермякова, следователя прокуратуры, если он и без того подготавливал документы таким образом, что Кускова должны были освободить из-под содержания под стражей?

– А никто и не оговаривал. Рожина посылали, чтобы тот ему дом предложил. А тот согласился. Вот и все дела. А что Рожин в милицию обратился… – Сорока в этом месте усмехнулся. – Так это на всякий случай.

Пащенко и Струге, просмотрев запись, задумались.

– Может, он дуру гонит, облегчая задачу Волокитину? – предположил Быков. – Вы же гарантировали ему положительные результаты психиатрической экспертизы… Кстати, кто такой Волокитин? Он насколько крут, что я о нем ни разу не слышал?

– О нем никто не слышал, – продолжая хмуриться, пробормотал Пащенко. – Слушай, Антон Павлович, Сорока только что испортил нам триумфальное шествие.

Рассказав очень многое, Ферапонтов одной фразой зачеркивал весь их труд. Все становилось ясным. Включая и доказательства того, что Пермяков вымогал у Рожина взятку.

– Ерунда, – отмахнулся Струге. – У него сейчас после камеры голова кубовидная. Напиши ему, что Пермякова подставляли, он и это скажет.

И на следующем допросе Сорока кивал головой:

– Шебанин решил изолировать Пермякова от следствия, потому что для следствия тот был опасным человеком. И он решил использовать Рожина, который был должен ему денег.