Читать книгу "Теория описавшегося мальчика - Дмитрий Липскеров"

— Хочешь меня бросить? — продолжал улыбаться человек-ксилофон. — Так вон она, дверь… Чего легче, три ступеньки — и свобода!

— И ты так легко это говоришь?

— У меня слишком много трудных задач, чтобы заостряться на запятой. Прощай!

Гнев ее испарился, как капля воды с раскаленной сковороды. Она стояла застыв, объятая ужасом, который вдруг сделал тело каменным, а душу крошечной.

— Иди же, — подталкивал он.

Она упала на колени. Долго икала, хватая воздух ртом.

— Прости меня, Иван! Я сама не знаю, что нашло на меня! Вероятно, устала… Я понимаю, что любовь на войне — роскошь! Я буду контролировать себя! — Настя подобралась к Ивану ближе. Открыла банку с полиролью и начала втирать ее в карельскую березу, нежно, сантиметр за сантиметром. А потом расстегнула интимную молнию…

— Перестань! — вскричал Иван. — Хочешь остаться — оставайся! Но не приближайся к нему! Я после сосредоточиться не могу! Ты силы мои выпиваешь!

— Прости! — Настя принялась застегивать молнию, руки у нее дрожали, что-то прищемилось, Иван вскрикнул, она опять: — Прости! — Он выругался и своими руками все поправил. — Я остаюсь, — произнесла она напоследок, а за дверями радостно улыбнулась. Наверное, она больно ему прищемила…

У Жагина вновь болела голова. Перерывы между приступами боли становились все короче. А доктор, которого привезли, местная знаменитость, ничего необычного не нашел.

— Менингита нет. Все реакции в норме, температура нормальная… Вы какой размер головного убора носите? — поинтересовался врач.

— Шестидесятый, — информировал Жагин. — У меня с детства голова большая. Мама говорила — умным стану.

— И стали… — доктор измерил окружность головы импресарио сантиметром и заметил: — А сейчас у вас семьдесят второй размер… Ну, если что, зовите еще. А так таблеточки от боли пейте. Они сильные, и к ним привыкание имеется. Так что осторожнее!

Один из молодых охранников с удовольствием выполнил просьбу Анастасии Ольговны и без труда нашел в антикварном магазине Коврова старенький патефон. Купил, не торгуясь, как она велела, и прибыл на место дислокации.

Патефончик Настя схоронила до ночи, решив воспользоваться им после концерта.

Возле филармонии творилось что-то невообразимое. Толпы, море народу. Начальник полиции Крутоверхов распорядился выделить конные наряды, которых сроду не было во всей области. Так, из близлежащих деревень наскоро привезли деревенских лошадей, но городские менты, все как один, попадали с толстобрюхих тяжеловозов. Только один полицейский удержался, да и то на осле, прижившимся при какой-то конюшне. Ржали… люди… Конные наряды отменили.

Безбилетную толпу носило вокруг филармонии. То по часовой стрелке кружилась толпа, то против. Перед входными дверями выстроился коридор из стражей порядка, и до прохода в зал билеты проверялись четырежды.

Сегодня без мордобития не обошлось. Били друг друга в радость, без особых причин. Так, местные пьяницы-дебоширы, и не знавшие о концерте, увидав такое столпотворение, за счастье почли помахаться с празднично одетыми представителями города. Украсить красными пятнами белые манишки!.. Но пешие наряды Крутоверхова мгновенно справились с беспорядками, и толпа вновь закружилась вокруг филармонии…

Сегодня многие из випов попросились через черный ход, лишь мэру это было по статусу не положено, потому он выбрался из служебного авто, затем жена, и оба, подняв приветственно руки, зашагали ко входу в филармонию.

Вице-губернатор не взял с собой сегодня троих детей, а отдал бесценные билеты в нужные руки.

Губернатор одет был на сей раз скромно, Карловна — та и вовсе обрядилась почти монашенкой. Глава области улыбался мало, был занят собственными мыслями.

Некто Жорданов, представитель местной культурной администрации, вдруг счастливо осознал, что все ряды балкона филармонии затянуты несгораемыми чехлами и триста мест останутся сегодня без своих хозяев. Жорданов мгновенно связался со спекулянтом Ляпиным и предложил ему опт за сто тысяч долларов.

— Пятьдесят, — отозвался Ляпин мгновенно.

— Восемьдесят пять, — Жорданов.

— Семьдесят.

— Семьдесят пять.

— О’кей.

Через десять минут после телефонного разговора мужчины встретились и обменялись свертками.

Ляпину потребовалось сорок минут, чтобы реализовать товар. Местным театралам не досталось ничего, так как все билеты пакетом приобрела неизвестная в городе личность с безразмерным валютным портфелем. Повезло так повезло! Закончив сделку, Ляпин даже домой не зашел, сел в личное авто и скрылся в неизвестном направлении — на всякий случай.

Иван готовился к выступлению. Стоя на боку, он водил рукой по карельской березе и чувствовал ее тепло. Он не знал, что сегодня будет говорить со сцены, как, впрочем, и в предыдущий раз. Им двигала Импровизация — самая великая сила Вселенной. Если бы Иван был философом, то наверняка бы сделал вывод, что Бог — это и есть импровизация, но философом он не был, а был всего лишь Верой, проводником к Богу. Проводники должны чуять дорогу, а не осмысливать Путь. Иван Диогенович, он же Ислам, помнил одно: что на Пути не надо бояться медведей. Медведей вообще нет!..

В купейную дверь постучали.

— Иван Диогенович! — звала Верочка. — К вам тут пришли…

— Кто? — недружелюбно отозвался человек-ксилофон.

— Помощник станции внучку свою привел…

— А-а-а… — это было не ко времени, но Иван почему-то велел: — Проси.

— Одну секунду…

Она встала в дверях. Опущенные в пол глаза с длиннющими ненакрашенными ресницами. Укутанная в белый пушистый платок, из-под которого выбились светлые пряди волос.

Иван разом смягчился и предложил снять полушубок и платок, так как здесь натоплено.

— Здравствуйте! — произнесла девушка низким, сочным голосом, сложив одежду аккуратно в углу.

От такой первозданной красоты и чистоты Иван, если мог, отшатнулся бы. Так лишь скрипнули деки от напряжения. Он глядел на лицо девушки, все обрисованное тонкими линиями, прядками волос, тоненькая цепочка вокруг шеи подчеркивала изысканность овала… А само лицо… Само лицо тотчас хотелось целовать, распробовать налитые вишневым цветом губы, чуть бледные от волнения щеки, высокий лоб с крохотной родинкой, а подо лбом — врубелевские глаза, скрывающие борьбу прекрасного с еще более прекрасным.

— Как звать вас? — спросил изумленный Иван.

— Настя я, — и опять колокольный голос поразил Ивана.

— Настя… — У него все сложилось. — Вы садитесь, Настя…

Она села на самый краешек стула, натягивала юбку на колени, то смотрела Ивану прямо в глаза, раскрасневшись, то опускала их к полу, побледнев. И с ним происходило то же самое. Его сердце за долгое время впервые колотилось быстрее обычного, и, казалось, даже деревянные части тела пронизывала дрожь предчувствия чего-то нового, радостного.