Читать книгу "За чертой - Кормак Маккарти"

— Eres, — сказал он. — Eres huérfano.[214]

Но мальчик лишь поднял руку, коснулся шляпы и поехал дальше.

Через два дня он выехал на торную дорогу, проложенную через горы с востока на запад. В лесу зеленели падубы и мадроньо, тележные следы на дороге были, но немного. За весь день он не встретил на ней ни души. Дорога вывела на высокий перевал, где сделалась такой узкой, что скалы пестрели старыми шрамами от колесных ступиц, а за перевалом там и сям виднелись пирамиды из камней — обычные для этих мест mojoneros de muerte[215]— надгробия, воздвигнутые на тех местах, где очередной путешественник много лет назад погиб, убитый индейцами. Местность казалась пустынной и ненаселенной, на глаза не попадалась ни дичь, ни птица, то есть вообще ничего, лишь ветер и безмолвие.

У восточного обрыва он спешился и повел коня по серому каменному карнизу. Кусты можжевельника вдоль скалы лежали на боку из-за ветра, который давно утих. Каменные утесы над дорогой пестрели наскальными рисунками, изображающими людей, животных, луны и светила, однако рядом с ними попадались и такие, которые не имели, казалось, никакой связи с реальным миром, хотя когда-то такая связь, возможно, была. Он сел на солнышке и поглядел с высоты вдаль, на восток, где за широким barranca[216]реки Бависпе лежит равнина Дянос-де-Каретас — плоскогорье, которое некогда было морским дном; теперь же, изрезанная мелкими квадратиками полей с зеленеющими на них новыми всходами кукурузы, эта старая земля «чичимеков»{36} лишь смутно помнит, как приходили и уходили священники и солдаты, как возникали и в прах распадались миссии, а за нею опять в голубоватой дымке кряж за кряжем встают горы, отрогами уходящие на север и на юг, — то каньон, то хребет, то сьерра, то барранка, и все это будто дремлет, ждет, чтобы мир воплотился, а потом сгинул. И над всем этим висит одинокий стервятник, недвижимо парит высоко в зените, занесенный туда прихотью ветра. Еще был виден паровозный дым, медленно ползущий по равнине к югу милях что-нибудь в сорока.

Билли достал из рваного кармана пригоршню орешков пиньон, высыпал их на камень и камнем поменьше принялся колоть. Приобретя привычку разговаривать с конем намного раньше, он и теперь все время говорил с ним, пока очищал их от скорлупок, а когда очистил, собрал опять в ладонь и протянул коню. Конь посмотрел на него, посмотрел на орешки, сделал два шага вперед и сунулся резиновыми губами в ладонь.

Мальчик стер о штанину с ладони конскую слюну, потом расколол остальные орехи и под взглядом коня съел их сам. Встал с камнем, которым колол орехи, подошел к краю обрыва и бросил камень туда. Камень полетел по дуге, падал и падал и исчез беззвучно. Билли стоял слушал. Откуда-то издалека, снизу, послышался тихий щелчок камня о камень. Билли вернулся, лег навзничь на нагретый плоский валун, под затылок подложил запястье, накрыл лицо шляпой и уставился в темноту ее тульи. Родной дом давно казался ему далеким и призрачным. А временами он ловил себя на том, что не может вспомнить отцовского лица.

Он заснул, и во сне ему приснились дикие люди с зубами, обточенными в виде острых игл,{37} и с дубинами в руках; они обступили его, заранее давая понять, что́ они с ним сейчас сделают. Он проснулся, лежал и слушал. Как будто они и впрямь могут быть здесь, за пределами темноты его шляпы. И ползают поблизости на карачках, прячась за скалами. Или камнями высекают на скале подобия той жизни, которой позволили длиться, и той, которую взяли и пресекли. Он поднял шляпу, положил на грудь и поглядел в голубое небо. Сел, поискал глазами коня, но конь оказался в двух шагах — стоит, ждет его. Встал, расправил занемевшие плечи, надел шляпу и, взяв в руку волочащиеся поводья, провел ладонью по передней ноге коня, чтобы тот поднял копыто; зажал копыто между колен, осмотрел. Подковы конь давно потерял, копыта выросли в высоту и на концах раздербанились; он вынул из кармана нож и привел в порядок стенку копыта, срезав замахрившийся торец, потом позволил коню опустить ногу и прошелся с ним, проверяя походку; по очереди привел в порядок и остальные копыта. Постоянное лазанье по кустам и протискиванье сквозь зелень лишило коня всех следов запаха стойла, теперь он пах лишь теплом и уютом. У его коня были темные копыта с толстыми стенками и достаточно кровей испанских мышастых «груйо»,{38} чтобы стать хорошей горной лошадкой и по сложению, и по наклонностям, к тому же мальчик, выросший там, где разговоры о лошадях практически не смолкали, прекрасно знал, что кровь несет в себе не только форму скакательного сустава и ширину морды, но также именно тот, а не иной склад характера, поэтому его не удивляло, что чем более дикую жизнь вели они в горах, тем больше в коне чувствовался подспудный внутренний раздрай. Мальчик не опасался, конечно, что конь может от него сбежать, но был уверен, что тот не раз об этом подумывал. Приведя в порядок последнее заднее копыто, он вывел животное опять к узкой колее, вскочил в седло и направил коня на спуск в горловину ущелья.

Дорога, ведущая вниз по гранитной стене хребта, вилась, как размотавшаяся часовая пружина. Как по этой узкой тропке, натоптанной вдоль карниза, умудряются протаскивать телеги, он диву давался. Обращенный к пропасти край карниза кое-где рухнул, в таких местах он спешивался, вел коня в поводу; попадались на дороге и странные камни, такие огромные, что человеку поднять их было бы не под силу. Из зоны соснового леса путь лежал в царство дуба и можжевельника. Где сплошь завалы, переплетенные лианами. Распадки и кулуары заполнились настырными весенними побегами. Трепещущими в предвечернем свете сине-зеленым, как морская волна. Спуск занял у него часов семь, и под конец он двигался в кромешной тьме.

На ночной сон устроился рядом с рекой, прямо на песке у воды, в гуще тростника и ракитника, а утром двинулся на север по дороге, которая шла теперь вдоль реки; вот наконец явное место брода. На дальней стороне реки, где расстилалась бурая равнина из слежавшегося ила и других осадочных пород, высились руины городка, оседающего в грязь, из которой он когда-то был создан. В голубоватом воздухе вздымался одинокий дымок. Билли направил коня на брод, остановился, чтобы дать животному напиться, да и сам тоже, нагнувшись с седла, зачерпнул пригоршню воды и омыл лицо, потом еще раз зачерпнул и выпил. Вода была холодна и прозрачна. Над рекой кружили стайки ласточек, проносясь у самой воды; утреннее солнышко обдавало лицо теплом. Вжал каблуки коню в бока, тот поднял из воды капающую морду и медленно пошел через реку. На середине Билли вновь остановился, снял с плеча лук и пустил по реке. Кружась и колеблясь на стремнине, лук поплыл вниз, к плесу. Тонкий серпик светлого дерева сносило быстро, он поворачивал то так, то этак и наконец исчез среди солнечных бликов. Пусть достанется какому-нибудь утонувшему лучнику, музыканту, дарителю огня… Перебравшись на ту сторону, всадник выбрался сквозь камыш и ракитник на берег и въехал в городок.