Читать книгу "Корниловъ. Книга первая: 1917 - Геннадий Борчанинов"

старушечью честь, писал длинный и скорбный некролог по случаю вероломного убийства полицейскими шавками гения русской революции и вождя мирового пролетариата. Арест Зиновьева тоже муссировался в прессе, но прошёл почти незамеченным, да и Троцкому он просто не нравился, как человек. Ленина он тоже считал авантюристом и хитрецом, но, как минимум, просто уважал, а вот Зиновьева уважать было не за что.

Смерть Ленина (хотя его тела не нашли, и это автоматически стало источником множества противоречивых слухов) открывала Льву Давидовичу прямую дорогу в лидеры партии большевиков. Тем более, если добить Зиновьева политически, которого, по слухам, держали где-то за пределами Петрограда, без связи с партией и общественностью.

Именно поэтому настроение Льва Троцкого парило где-то в небесах, хотя из-под его пера вылетали скорбные пассажи про осиротевшую партию, наследие Ленина, бессмертное учение и вечный траур по ушедшему вождю. Лицемерие — обычное дело для политика, а себя Троцкий считал уже не просто революционером и борцом за правое дело, Троцкий считал себя опытным и дальновидным политиком.

За дверью загремели ключи. Троцкий, привычный уже к постоянным визитам, не обратил внимания. Если не обед, то почта, если не почта, то передачка, да и в целом, сочувствующие сотрудники тюрьмы иногда останавливались у двери поболтать. Прошелестела задвижка, прикрывающая глазок. Кто-то заглядывал внутрь камеры, проверяя наличие арестанта.

— Гражданин Троцкий, лицом к стене! — раздался приглушённый голос из-за двери.

Лев Давидович несколько удивился такому требованию и такому обращению, отложил перо, поднялся из-за стола, и спокойно прошёл к стенке, наполовину выкрашенной, наполовину побеленной. Застарелые отпечатки чужих ладоней легко угадывались на старой побелке, и Троцкий приложил руки к ним, чувствуя некую общность с сотнями и тысячами невинных жертв царизма, прошедших через эту камеру.

Заворошились, забренчали ключи в замке. Тяжёлая железная дверь открылась с тихим скрипом, и профессионального революционера вдруг кольнуло то самое чутьё, не раз помогавшее избежать опасности. Он попытался повернуться и посмотреть.

— Перед собой гляди! — грубо рявкнул голос.

Троцкий медленно повернулся, глядя на растрескавшуюся побелку. Какое-то движение воздуха сзади, прямо за его пышной чёрной шевелюрой, снова заставило его насторожиться, и он инстинктивно дёрнулся, поворачиваясь к визитёру, и что-то острое проскользило вдоль черепа, практически снимая с него скальп. Троцкий закричал. От боли и от страха. Ужас холодным липким потоком пронёсся вдоль хребта, Троцкий отчётливо понял, что его сейчас будут убивать.

Истошный вопль прокатился по гулкому пустому коридору, отражаясь от стен, Троцкий предпринял отчаянную попытку вырваться и убежать, отпихнув своего убийцу с неожиданной для его комплекции силой и прытью. Убийца всё же не растерялся, тут же, вдогонку, нанеся удар Троцкому в затылок, и лезвие всё-таки вошло на несколько сантиметров в череп.

Лев Давидович застонал, как раненый зверь, схватился за ледоруб, торчащий из головы, рухнул на колени. Убийца растерялся, всё пошло совсем не по плану, но одно он знал точно — с подобными ранами не живут, поэтому он спешно бросил всё и выскочил за дверь, пока на жуткие крики и стоны Троцкого не прибежала охрана.

Троцкий умер только спустя несколько часов в тюремном госпитале. Агент под кодовым именем «Рамон» благополучно сумел выбраться из тюремного блока и заслужить звание Героя если не Советского Союза, то Российской Республики точно. Родина оказалась перед ним в неоплатном долгу.

Глава 32

Псков — Рига

Поезд Верховного приближался к станции, и здесь уже его с цветами и почётным караулом не встречали. Сугубо рабочая поездка, тем более, что Корнилов приказал маршрут поезда держать в секрете, однако, на перроне всё-таки выстроилась комендантская рота и несколько штабных офицеров. Шила в мешке не утаишь, особенно шила с десятком прицепленных вагонов позади. Поглядеть на Верховного Главнокомандующего хотели многие. Спасибо, что без оркестра, хотя несколько корреспондентов местных газет были тут как тут.

К тому же, задерживаться в Пскове генерал не собирался, прямая, как стрела, дорога вела его в Ригу, в расположение 12-й армии. Вообще, можно было даже не останавливаться здесь, а ехать сразу туда, на линию боевого соприкосновения, но штаб Северного фронта тоже требовал внимания. Да и везти семью в осаждаемый город — идея, мягко говоря, глупая.

Так что поезд остановился у перрона, с платформы начали спускать автомобиль, а генерал вышел на площадку вагона, отеческим взглядом осматривая солдат местного гарнизона.

— Здорово, орлы! — громким поставленным голосом произнёс Верховный.

— Здра жла, Вш Выскопрсхдство! — по-старорежимному гаркнули солдаты в ответ, нестройно и не особенно громко.

Корнилов принял доклад начальника гарнизона, почему-то думая всё время о костюмированном представлении. Всё это напоминало ему элементы игры, все эти воинские ритуалы, формализованные приветствия и уставные ответы. Ему вдруг захотелось разбавить всю эту уставщину чем-нибудь более интересным. Он прошёлся вдоль строя, заглядывая в лица солдат.

Его изучали тоже, кто-то с нескрываемым интересом, кто-то равнодушно глядел перед собой, кто-то насмешливо, кто-то неприязненно. Все — простые мобилизованные мужики, которым посчастливилось попасть не на фронт под разрывы шрапнели, а в комендантскую роту. Некоторые по-привычке вытягивались смирно перед генералом, некоторые продолжали стоять, как стояли. В прошлой жизни ни солдаты, ни офицеры не позволяли себе ничего подобного, тем более, открыто проявлять неуважение, но тут вам не там. Приходится работать с тем, что имеется.

— Ну что, братцы, устали воевать? — спросил Корнилов.

На мундирах некоторых из солдат виднелись боевые награды, так что не все из них — тыловые крысы, не нюхавшие пороха.

— Так точно, господин генерал, устали!

— Миру бы!

— Конца и края той войне не видать!

— За что воюем-то? Устали, конечно!

Солдаты ответили невпопад, как на митинге, но именно этого и ждал Верховный.

— И мы устали! Вся страна устала! Стонет земля! Под германским сапогом почти вся Польша, половина Белой Руси, Курляндия! Разве можно оставить их на съедение немцу? Никак нельзя! — громко, так, чтобы репортёры слышали каждое слово, сказал генерал. — Чужой земли мы не хотим ни пяди! Но и своей вершка не отдадим!

Корнилов остановился, чтобы местные газетчики успели записать цитату из марша советских танкистов. Если она разлетится по стране, это будет очень хорошо. Цитата яркая, броская, запоминающаяся.

Солдаты, прежде весьма равнодушно глядевшие на Верховного, теперь слушали с интересом. Всё же нечасто на митинге выступает сам Главнокомандующий, особенно теперь, когда митинги запрещены его же приказом.

— Германец тоже устал! Разведка доносит мне, а я вам скажу, как на духу, нет у германца больше ни хлеба, ни табака, пахать некому, на заводах бабы с утра до ночи вкалывают! Долго ли он так сможет воевать? — вопросил генерал и тут же ответил сам. — Недолго! К Риге рвётся он из последних сил, но и из последних сил ударить может неслабо! Ну что, братцы, защитим