Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

  том же здании-Radspeiche, в каком жили благородные Аттендорны и в каком на чердаке обреталась вся прислуга, у Мартины было своё место, а точнее — своё местечко. Совсем маленький чуланчик под каменной лестницей, что вела на чердак. В чуланчике этом, в крохотной каморке, в каменном гробу, по существу, не всякий мог бы и уместиться. Высокому человеку, вроде Удо или Николауса, в чуланчике было бы в полный рост не встать; но Мартина могла здесь стоять в полный рост, если у двери. Такому высокому человеку, как Удо или Николаус, в чуланчике было бы в полный рост и не лечь, а только если калачиком; но Мартина могла здесь лежать в полный рост, если раскатывала свою постельку наискосок. Широкому в плечах и костистому человеку, вроде рыцаря Юнкера, или плотному кряжистому господину, вроде барона, хозяина замка, в чуланчик было бы не пройти, ибо узенькая вела в него дверь — не протиснуться; по Мартина, девушка худенькая (откуда пышным телесам взяться на скудных горничных харчах!), входила в чуланчик свободно, как ключ входит в родную замочную скважину. Видать, когда строили этот замок столетия назад, чуланчик с узенькой дверцей сделали под лестницей специально для такой девушки, как Мартина.

Хотя всё в чуланчике было сложено из камня — и пол, и стены, — в нём всегда было тепло, поскольку как раз за внутренней стеной проходила труба от очага с кухни. И когда другая прислуга мёрзла зимними ночами у себя на чердаке в общей спальне, Мартине бывало даже жарко.

Здесь, в чуланчике, у Мартины стоял небольшой сундучок, в коем она хранила свои скромные богатства. Бывало Мартина свои богатства перебирала и в новом порядке их укладывала. За этим немудрящим делом у неё всегда улучшалось настроение. Если, случалось, обидит её кто-нибудь из прислуги или незаслуженно сделает выговор кто-нибудь из господ, спрячется Мартина в чуланчике, откроет свой сундучок, богатства свои достанет, полюбуется на них, переложит и — снова легко становится на сердце, едва не песенно на душе; и забываются обиды, словно их и не было.

А богатства у Мартины были такие... Белого холста рубашка-сярк простая, тоже белого холста рубашка с вышивкой цветной — для девичьей груди высокой; также юбка здесь была серая полотняная, ещё юбка была чёрная, звёздная, очень нарядная юбка, бабушкина ещё, и другая нарядная юбка была, полосатая юбка сеэлик для праздников; и была ещё кофта в талию — кампсун; и ещё был белый чепчик; и был в мелкую клетку фартук; красная лента была широкая, чтобы светлые волосы девушке подвязывать, жёлтая лента была, чтобы в косы девушке вплетать; и тканый пояс у Мартины был весь в золотых узорах — такой красивый пояс ей от матушки достался, что боялась Мартина его даже по праздникам надевать — как бы госпожу Фелицию нарядностью своей не обидеть, не затмить, ярким блеском не ослепить ей глаз...

Но это все богатства были совсем простые; такие у любой бережливой эстонской девушки в сундучке есть. А было у Мартины ещё истинное сокровище, такое, что она сама долго сомневалась: у неё ли в сундучке это сокровище лежит. И часто, улучив минутку и спрятавшись в чуланчике, проверяла, лежит ли сокровище на месте. Сокровище лежало; так сильно радовало глаз!.. Однажды подарила ей добрейшая госпожа Ангелика (ах, что за госпожа! чистое сердце! отрада глаз!) серебряное зеркальце. Маленькое совсем зеркальце — с ладошку всего, но дорогое; как видно, старинное. В серебряной же ажурной рамочке зеркальце, потемневшей от времени. Как грубой ветошкой зеркальце натрёшь, так себя в нём ясно-ясно увидишь, каждый волосок в ресницах различишь, каждый лучик в радужке глаз поймаешь. Подолгу бывало смотрела на себя Мартина в это милое зеркальце. И видела, какая она красавица. Не такая, конечно, как добрейшая госпожа, сердце-Ангелика, но всё же... Какая маленькая и аккуратненькая у неё головка, видела, прямо как у курочки, как у неё волосы ладно убраны, перевязаны шёлковой ленточкой, какой носик у неё тоненький и красненькие губки чудного рисунка, и какая белая, нежная кожа, точно выпавший только что снег, и какие глазки ясные, скромные, голубые, как морская волна, и какая она вся сладкая ягодка — впору находить жениха...

Тихонько плакала Мартина, не вытирала слёз, бегущих по щекам. Незаслуженно наругалась на неё сегодня госпожа Фелиция.

Всякий день к чему-то придирается, всякий день неразумной и нерасторопной зовёт.

Ох, недобрая Фелиция госпожа! Другое дело — молоденькая Ангелика.

Держала Мартина перед собой серебряное зеркальце, эту милую вещицу, дышала на него и тёрла ветошкой. Очень грустное личико глядело на Мартину из зеркальца; кроткие глазки, полненькие губки (уныло опущены у галочки крылышки). Сильно тёрла она ветошкой зеркальце, однако не становилось от того веселее личико. И грустные приходили к Мартине мысли: всё-то ягодку обижают, всё-то ягодку не считают за человека, всё-то на ягодке срывают зло; сильного боятся, отыгрываются на слабом.

Потом дерзкие мысли, протестные мысли являлись в маленькую, как у курочки, аккуратненькую головушку...

Разве бедная Мартина чем-то хуже госпожи Фелиции? Нет, совсем не хуже.

Может, госпожа Фелиция умнее? Нет, нисколько она не умнее; бывает госпожа Фелиция ещё только раздумывает, а Мартина уже понимает, что она решит, что скажет, и что она сделает; потом госпожа Фелиция делает то, что уже давно придумала Мартина.

Или у госпожи Фелиции другая кровь? Нет, не другая. Мартина видела не раз: то госпожа пальчик иглою уколет, то оцарапается о шип розы, то случайно бородавку гребнем заденет. Красная у неё кровь, красная; краснее не бывает. Из того же теста, что и Мартину, сотворил её Господь.

Значит, у госпожи Фелиции как-то иначе пахнет ночной горшок? Возможно, амброй он пахнет?..

Мартина улыбнулась этой мысли, мстительно сузив глаза.

...Нет, не иначе, не амброй пахнет ночной горшок госпожи Фелиции. А как у всех он пахнет. Это Мартине известно очень хорошо.

И не лучше, совсем не лучше госпожа Фелиция, нежели Мартина. Она даже и хуже. Старуха она тридцати восьми лет! Одинокая старуха, у которой в жизни уже ничего не будет. Да и не было! Вот и злится она, старая дева; оттого и недуг на неё напустился, мучит. Лекарь приходит, умный делает вид; но не знает лекарь причины болезни госпожи. А Мартина, хоть и лекарским наукам не научена, хорошо знает, как плачет Фелиция ночами — та, что такая суровая и величественная, такая внушительная днём. Потому Фелиция плачет ночами, что понимает: она