Читать книгу "Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер"

негры толпились вокруг, на каждом было хоть что-нибудь из бывшего офицерского обмундирования. В их тягучих, ровных голосах, в их беззаботном, искреннем смехе, слитом с сонным полуденным часом, слышались какая-то скрытая стихийная горечь и покорность.

На углу стояла аптекарская лавочка со стеклянным шаром в каждом окне; жидкость, наполнявшая их, когда-то красная в одном и зеленая в другом, теперь стала бледно-коричневой от многолетнего солнца. Сесили остановила Джорджа.

— Дальше не надо, Джордж, уходи, пожалуйста.

— Ну, Сесили, брось!

— Нет, нет! Прощай! — Тонкая рука намертво преградила ему путь.

— Пойдем выпьем кока-колы!

— Не могу. У меня столько дел. Извини!

— Ну, потом, когда управишься, — попросил он в последней надежде.

— Не знаю, как будет. Но если хочешь — можешь подождать меня тут: если успею — вернусь. Конечно, если тебе хочется.

— Чудесно! Буду ждать тут. Приходи, Сесили, прошу тебя!

— Не обещаю. Прощай!

Он был вынужден смотреть, как она уходила от него, кокетливая, изящная, все уменьшаясь и уменьшаясь. «Черта с два она вернется», — подумал он. Но уйти он не посмел: а вдруг вернется? Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась, видя ее головку среди других голов, иногда видя всю ее фигурку, тоненькую, неповторимую. Он закурил сигарету и вошел в аптекарский магазин.

Прошло время, часы на башне пробили двенадцать, и он отбросил пятую сигарету. «Вот проклятая! Нет, больше я не дам себя водить за нос». Он крепко выругался. Ему стало легче, и он отворил сетчатую дверь.

И вдруг отскочил назад, в магазин, забился в угол, и приказчик в белой куртке, с лакированным пробором, удивленно спросил:

— От кого прячетесь?

Сесили прошла, весело болтая с женатым молодым человеком, служащим большого универмага. Мимоходом она заглянула в лавочку, но Джорджа не заметила.

Он ждал, униженный, раздавленный ревностью и злобой, пока она не завернула за угол. Потом резко распахнул двери и снова бессмысленно, слепо стал ругать ее.

— Мист Джордж! Мист Джордж! — повторял кто-то сзади монотонным голосом, пытаясь поравняться с ним.

Он обернулся в бешенстве — перед ним стоял негритенок.

— Какого черта тебе нужно? — грубо сказал он.

— Вам письмо, — ответил тот вежливо, пристыдив Джорджа своей воспитанностью.

Он взял письмо, дал мальчику монетку. На клочке оберточной бумаги было написано: «Приходи в сад вечером, когда все лягут спать. Может, я и не выйду. Но все равно приходи — если только хочешь!»

Он читал и перечитывал письмо, разглядывая ее тонкий, нервный почерк, пока слова не потеряли всякий смысл. От облегчения ему стала худо. И все — старинное здание суда, тополя, сонные упряжки мулов и коней, плотная толпа негров и тягучая монотонность их разговоров и смеха — все стало совсем другим, милым и красивым в беззаботном полуденном свете.

И он облегченно вздохнул

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Мистер Джордж Фарр чувствовал себя настоящим мужчиной. «Интересно, видно по моему лицу или нет?» — думал он, жадно всматриваясь в лица прохожих мужчин: он пытался уговорить себя, что в некоторых лицах есть то, чего в других нет. Но потом он признался себе, что ничего такого нет, и ему стало немного обидно и грустно. Странно. Если уж это не видно по лицу, так что же надо сделать, чтоб сразу было видно? Вот было бы хорошо, если бы (Джордж Фарр был все-таки джентльменом)… если бы, без всяких разговоров, мужчины, которые шли от женщины, могли бы узнавать друг друга по первому взгляду — что-то вроде скрытого знака: невольное масонство. Конечно, он знал женщин и раньше. Но не так. И вдруг его осенила приятная мысль, что он — единственный в мире, что никогда ни с кем не случалось такое, что никто даже мечтать не смел о таком. А он вот знает, он смаковал свои тайные мысли, как приятный вкус во рту.

Когда он вспоминал (Вспоминал? Да разве он мог думать о чем-нибудь другом?), как она убежала в темный дом, в ночной рубашке, заливаясь слезами, он чувствовал себя мужественным, сильным, добрым. «Теперь она уже успокоилась, — думал он. — Они все, наверно, так…»

Но его влюбленное спокойствие слегка нарушилось, когда он безуспешно пытался добиться телефонного разговора, и окончательно разлетелось вдребезги, когда днем она безмятежно проехала мимо него в машине с подругой, совершенно игнорируя его. «Она меня не видела. (Сам знаешь, что видела.) Нет, она меня не видела. (Дурак, знаешь же, что видела!)»

К вечеру он дошел до грани легкого и, по его характеру, не очень опасного безумия. Потом и этот пыл охладел, когда охладело солнце в небе. Он ничего не испытывал, но, как неприкаянный, торчал за углом, из-за которого она могла выйти по пути в город. И вдруг его охватил ужас: «А что если я ее увижу с другим? Это было бы хуже смерти», — подумал он, пытаясь уйти, спрятаться где-нибудь, как раненое животное. Но его непослушное тело не двигалось с места.

Он то и дело видел ее, а когда оказывалось, что это другая, он сам не понимал, что он чувствует. И когда она действительно вышла из-за угла, он не поверил своим глазам. Сначала он узнал ее братишку, потом увидел ее, и вся жизнь в нем прихлынула к глазам, а тело стало неуклюжим, нелепым комом сырой глины. Он не знал, сколько минут просидел на каменном постаменте, не ощущая его, пока она с братом медленно и неумолимо проходила в его поле зрения. Но вдруг он словно ослеп, вся жизнь прихлынула от глаз к телу, он снова почувствовал себя хозяином своих рук и ног и, ничего не видя, бросился за ней.

— Эй, Джордж! — небрежно, как равного, окликнул его Роберт-младший. — Идешь в кино?

Она взглянула на него быстро, осторожно, с ужасом, почти что с ненавистью.

— Сесили… — сказал он.

Глаза у нее стали темными, черными, она отвернулась и пошла быстрее.

— Сесили! — умоляюще сказал он, касаясь ее руки.

От его прикосновения она вздрогнула, отшатнулась от него.

— Не смей, не смей меня трогать! — жалобно сказала она.

Лицо ее побелело, потеряло румянец, а он стоял, глядя, как ее тонкое платье повторяет хрупкие движения ее тела, как она с братом уходит, покидая его. И ему передалась вся ее боль, весь страх, хотя он и не понимал почему.

Возвращение этого бедняги, Дональда Мэгона, давно перестало быть событием, чудом из чудес. Приходили любопытные доброжелательные соседи — мужчины, сидели или стояли, уважительно-добродушные, бодрые; солидные дельцы интересовались войной, только как побочной причиной падения и возвышения президента Вильсона, да и то лишь выраженной в долларах и