Читать книгу "Хроники Вторжения - Ярослав Веров"

На потолке тоже имеется большой иллюминатор; и в нем летят, но уже разбегаясь в стороны от «корабля», звезды. И еще в иллюминаторе – неподвижное зеленое солнце, словно лежит по курсу.

«Да, забавное место».

Через зал тек ручей. На дне ил и галечка. В журчащей воде колышутся какие-то травы, у самой стены, рядом с дверью, над ручьем склонилась маленькая ива. По руслу ручья положены три плоских, выступающих из воды камня.

Полковник потрогал нежные листочки – ива была настоящая. «О-очень хорошо». И полковник, стараясь не глядеть в иллюминаторы – из-за косого полета звезд пол, казалось, уходил из-под ног, – двинулся берегом ручья к ближайшему столику.

За столиком имелось свободное кресло.

– Разрешите?

На него глянули и ничего не ответили. Три девушки, лет по двадцать – двадцать пять. Полковник присел и увидел то, что, стоя у дверей, не разглядел: в темном углу, куда убегал ручей, было устроено что-то вроде помоста; на этом помосте кто-то сидел. Сидел, свесив ноги к воде.

Вдруг этот кто-то заговорил стихами без рифмы. Три строки, и замолчал. «Хокку», – решил полковник. Но из зала ответили двоестрочием. Человек на помосте, тоже в ответ, произнес новые три строки. После паузы, затянувшейся на несколько минут, из зала снова ответили двоестрочием. Нет, были это не хокку, а рэнга, сцепленные строфы.

Сон разума рождает чудовищ.

Чудовища сонно бредут к огородам

И щиплют траву. Луна в небесах.

Сверкающей каплей росы

О прошлом вздыхает картофель.

Зеленый веселый росток,

Весною тянувшийся в Солнцу,

Уж чувствует холод прозренья.

«Мама, смотри, он растет!»—

Ребенок восторженно смотрит.

Он смотрит в свое отраженье

В хрустальной глади пруда.

Но ветра порыв – все исчезло.

И лишь этажей многозвучье

Осталось гулять в небоскребе.

Когда-то он был грозным Скаем,

Когда-то внимал он громам,

Но время скатало свой свиток.

Какая мрачная дверь!

О, как нам страшно в преддверьи.

Откуда нам знать, что за нею—

Синего неба просторы?

А может, – болота и чащи?

Устало вершина горы

Оперлась о землю подошвой...

Послушав подобное с полчаса, Степан Тимофеевич стал понимать майора Батретдинова.

Полковник рассмотрел соседок. Брюнетка напротив все смотрела мимо него на дверь и молчала. Две другие – обе полненькие, невыразительной наружности, негромко обсуждали какого-то Костю. С их слов выходило, что Костя чудовищно талантлив, но живет неправильно, разбрасывается, разменивается на женщин, «и зачем он так много пьет, если можно вовсе не пить?» Эта мысль потрясла полковника. «В самом деле», – подумал он.

И вдруг понял, что ему хочется смотреть на брюнетку. Определенно что-то загадочное в ней было. Вроде ничего особенного – лицо не скажешь, что красивое, без «косметического» глянца, а что-то есть. Вот в тех двух нет, а в ней – есть. А что? Предположим, ждет кого-то. И уже привыкла так ждать. Глупо. На дуру не похожа. Любовь – она, грешная. Это уже интересно.

Полковник заметил, как дрогнули ее веки и возникла совершенно очаровательная улыбка. «Ну-с, посмотрим», – он обернулся к двери.

Странности клуба полковника волновали мало. Все, что он искал здесь, точнее, на что здесь надеялся – уловить импульс. «Уловить импульс» – так полковник называл момент, когда срабатывало его особое чутье. Особое потому, что ничего подобного не обнаруживалось, как он ни искал, у экстрасенсов. Они чуяли иное. А того, что чуяли они, не воспринимал полковник. В своей способности Степан Тимофеевич был одинок. Теория его состояла в том, что люди подобных импульсов не излучают. Тогда кто эти существа в человеческом обличье, носители импульса? В общем, вся его жизнь была одним большим расследованием, попыткой схватить за руку неведомое.

Вошедший был на вид человеком обыкновенным. Почему-то полковник ожидал, что войдет именно носитель импульса – было такое предчувствие. Но импульса не было. А было другое, тоже особое, с чем полковник еще не встречался.

На своем веку Степан Тимофеевич перевидал много особенного. И хотя не был экстрасенсом, научился по косвенным признакам вычислять носителя странностей. Главным образом, такие признаки проявлялись в непосредственной реакции окружающих. Сам носитель странностей мог выглядеть вполне обычно, как вот этот самый вошедший.

Странным же было то, что как только открылась дверь, все сидящие в зале одновременно повернулись в его сторону. Полковник еще созерцал возникшую улыбку брюнетки, только подумал: «Ну-с, посмотрим», а все уже смотрели. Смешно говорить, что они среагировали на какой-то звук, издаваемый дверью: полчаса назад так же входил сам полковник – и никакой реакции.

Высокий, худой, нос с небольшой горбинкой, наверное перебитый, русые вьющиеся волосы. Джинсовый костюм, белая рубашка с высоким воротником, а на ногах такие «ковбойские» сапожки, без шпор. На вид полковник дал бы ему лет тридцать – тридцать пять.

Он подошел к их столику и, наклонившись к брюнетке, обернулся, коротко глянул на полковника. Взгляд полковнику понравился. Если бы не моложавый вид этого человека, Степан Тимофеевич сказал бы, что тот заглянул ему в душу, словно в один миг все о нем поняв.

– Рита, извини, все опаздываю и опаздываю.

Она чмокнула его в щеку. А он погладил ее руку.

– Рома, твое место уже занято.

Тот развел руками:

– Что поделаешь, сам виноват. Да и потом я сейчас на подиум, есть что сказать.

И он, перешагнув по камню через ручей, пошел к помосту. Пожал руку поэту и, повернувшись к залу, спокойным голосом, словно не объявление делал, а просто разговаривал с товарищем о чем-то обоим хорошо известном, произнес:

– Друзья. У меня есть хорошее известие. Только что подписан контракт. Книга «Разобранная разборная жизнь» нашего Я-Странника будет издана, увидит свет в «Золотой серии» «Бодриуса». Я-Страннику желаю писать и писать, как и всем вам – ничего не пропадет даром. Все увидит свет.

Пока он произносил эту речь, светильники на столах изменили свой цвет, очевидно цвет выбирался самими посетителями. Стали преобладать синие оттенки, голубые, даже бирюзовые. Затем брызнули аплодисменты. Кто-то, очевидно сам Я-Странник, поднялся и стал кланяться, как со сцены. Я-Странник носил жидкую бороденку, маленькие очечки в металлической оправе и прилизанные бриолином волосы. Одет был не по-страннически – в костюме-тройке. Пиджак лежал на спинке кресла, и жилетка смотрелась внушительно, как на парижском официанте.