Читать книгу "Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу"

Родители ее вполне ладили, несмотря на отцово бродяжничество и распутство. Когда он возвращался на зиму в нору, все были счастливы. Во всяком случае, счастливы были мама с отцом. Расположение же их дочери оказывалось сложным.

У бодрой и живой в общении Лохинвар имелись тайные глубины грусти. Она нигилистически заносила в свой дневник: «Сговор очевиден. Мы гонялись за механическим кроликом круг за кругом по дорожке, пока один за другим не свалились с ног. Человек в твидовой шляпе и твидовом пиджаке шагает мимо с мушкетом и всаживает нам в мозги по дробинке. Мужчина в твидовой шляпе время от времени носит белую куртку с капюшоном, или в незапятнанном черном наряде с капюшоном, или в сутане. Глаза у него – это глаза твоего отца, или твоей матери, или деда с бабушкой, кого ты рвешься поразить. Он – Смерть[21] и друг».

До бесконечности. Откуда ее горечь? На деле она пришла к ней по совести. Осмос.

«Работа – это проклятье для пьющего человека», – вымолвил отец, натягивая сапоги на рассвете. Черные сапоги. Твердые, как оленьи рога. Придет зима с глубокими снегами, и он сменит их на унты. Он был полон расхожей мудростью и самогоном. – Скорей война – скорей мир. Раз начато – вполовину сделано. Бери быка за рога. Не позволяй своей крокодильей пасти подтирать твою стукачку-задницу».

Отец скандалил в таверне (и обычно побеждал, невзирая на отсутствие мускулов). Еще он частенько цапался с чиновничеством. В былые времена принадлежал он не к тем, каким надо, политическим гильдиям. Более позднее время принесло новые трудности. Что-то такое про шайку браконьеров, промышлявших возле лесных владений Барона. Смотритель Снайдли раз в неделю захаживал в дом и пил с ним чай в тихой комнатке. Коп чуял, когда густо пахло мускусом. Под курткой он носил светлую рубашку: что-то такое желтое, иногда оранжево-розовое, – шерстяные штаны и модные, отороченные мехом сапоги. Наряд в целом грубый, деревенский, и Лохинвар воображала себе жену смотрителя, представляла себе, что это может быть за женщина.

Смотритель Снайдли в сумерках мягко светился. Свет играл на колечках его темных волос. Лохинвар никак не могла определить, сколько в точности ему лет. Внешность его не давала никаких подсказок. Разговаривая с отцом, Снайдли царапал заметки в записной книжке, переплетенной в хорьковую шкуру, и попивал принесенный мамой чай. Мама заваривала ему дешевые листья. У Лохинвар возникло подозрение, что она крутит с ним. Верная женщина что угодно сделает, чтоб оттащить своего мужчину от «Шэнкова приюта».

В семействе Лохинваров нацепляли улыбки и вели себя мило, когда объявлялся Джонни Закон, до тех пор, пока однажды тот не заявился, таща за собой еще одного мужчину.

Мама схватила отца за руку и шепнула: «Это Джей Ухмылка. Может, нам не стоит пускать их». Отец обязан был пустить их в дом и сделал это, растянув рот в дружеской улыбке до ушей. Впрочем, он заткнул за пояс нож с костяной ручкой из челюсти.

Лохинвар знала об этом парне, Джее Ухмылке, он служил у Барона мажордомом. У Барона была страсть к девушкам на выданье, и он частенько посылал своего слугу подыскать их: во всяком случае, слух об этом страшно пугал всех молочниц на тридцать лиг вокруг. С выбритой тонзурой на макушке, Джей Ухмылка был круглолицый и толстый, но и не жирный. Ухмыляться он не ухмылялся, на самом деле лицо его было невыразительно, как посмертная маска. Носил он норковое пальто и кожаные штаны до колен. У него были причудливые перчатки, а также гульфик и сапоги. С шеи его свисал сделанный из чугуна талисман в виде Разъятого Уробороса. От такого человека трудно было ожидать чего-либо, кроме зла. Семейный пес Лохинваров, Орландо, могучий метис волкодава, Джея Ухмылку на дух не переносил. Орландо скалился и исходил пеной, пока отец не запер зверюгу в конуре.

Чай в тихой комнатке, как обычно. Карл Лохинвар наблюдала за встречей из закуточка, скрытого поеденной молью портьерой.

Большая часть разговора была ей непонятна, если не считать упоминания браконьерства и завуалированных намеков на уязвимость детей. Спор нарастал. Голоса зазвучали громче. Джей Ухмылка с театральной медлительностью стянул левую перчатку, обнажив худющую – кожа да кости – руку. Руку утопшего моряка, отодранную от какого-то древнего рифа – склизкую и острую, как зуб угря. Джей угрожающе зашевелил своими костлявыми пальцами. Отец выхватил нож и нанес удар (и, боги, он был проворен!), однако Джей Ухмылка, не обращая внимания на удары ножа, ухватил м-ра Лохинвара за глотку и крутанул. Голова отца отлетела от тела в потоке крови, как вырванный с корнями неподатливый куст. Ужас, застывший на физиономии смотрителя Снайдли, говорил, что даже тот не ожидал такого.

Мама уронила тарелку с печеньями. Пронзительно закричала. И как закричала! Горе, ярость и страх – все жутко смешалось в том крике. Ставни сорвало с окон, очаг взорвался и снес почти всю крышу. Смотритель Снайдли и Джей Ухмылка пропали. От них остались лишь контуры тел, пробивших стену насквозь. Карл Лохинвар от удара падавшими обломками впала в долгий сон. Ей снилось, как они с Орландо возились весною в полях. Пес рылся в каменном крошеве и лизал ее в лицо, пока она не вернулась к жуткой действительности своего нового мира.

Мама подобрала отца и сожгла его труп, вознеся его на кучу бревен от их сарая. Сама она стояла у самого огня. Пламя съело ее одежду. Ее правое плечо и бедро вспучились и почернели. Кровь брызнула и зашипела. Проглянули полоски серебристой сетки. Лопнул голубой ее глаз. Глазница испускала тусклый оранжевый свет.

Внимательно посмотрев на дочь, она произнесла металлическим голосом:

– Есть такое, чего ты не знаешь про своего отца. В нем много чего умещалось. Многое мы скрывали от тебя, моя девочка. Вот, думаю, не слишком ли поздно уже исправлять…

Все происходившее выглядело знакомо: живое эхо сна, его Карл Лохинвар видела еще во младенчестве. Эхо уходило все дальше и дальше, пока ужас его не заставил девочку отвести взгляд.

После того, как огонь угас, миссис Лохинвар укутала рыдавшую дочь в меха, надела на нее шапку, заткнула за пояс мешочек с едой и нож. После этого не осталось ничего.

– Уходи отсюда. – Мать отерла сопли с подбородка дочери и сунула ей в карман клочок пергамента. – Иди по этой карте. Копай под третьим истуканом, к востоку от слегка трепещущего дерева. Наверху камня вырезаны мои инициалы. Копай и копай, милая моя девочка… глубоко, как могилу, может, и чуть больше. Твое наследие ждет.

– Что такое мое наследие, мама?

– Наследие – это то, что станет твоим.

– Да, мама. А что мое?

– А-а. У тебя есть пара вариантов, миленькая. Выйти замуж, коз доить, тесто месить и нарожать одиннадцать детишек. Или скакать по всей округе и за деньги рубить мечом плохих людей от задницы до пуза.

– Хорошо, мама.

Миссис Лохинвар, голая, как леди Годива, тащила Джея Ухмылку за коленку на гору к Замку Крови. Руки Джея Ухмылки болтались, а голова его, подпрыгивая, билась о камни. Верный Орландо бежал впереди. Мама, ставшая выше и сильнее обычного, оглянулась и подмигнула. От ее изуродованного лица исходило сияние жуткой радости.