Читать книгу "Целую, твой Франкенштейн. История одной любви - Дженет Уинтерсон"

В спальне пахнет лавандой и бренди. Виктор задергивает шторы, садится на кровать и снимает ботинки. Я сажусь с другой стороны, спиной к нему, и беру с прикроватного столика книгу – биографию Роберта Оппенгеймера[73].

– Я тебе свет не загораживаю? – Виктор уже на кровати, обнимает меня.

Сейчас все так просто, так ясно, как ничто другое. Я поворачиваюсь, чтобы поцеловать его, изо всех сил желая задержать волшебное мгновение, мечтая, чтобы время остановилось.

– Оппенгеймер был многогранной личностью, – говорит Виктор, перелистывая книгу. – Гениальный физик, мистик, человек, так и не простивший себя за то, что создал атомную бомбу. Простить себя вообще труднее всего. Порой ты совершаешь выбор, потому что просто вынужден, но осознаешь: прощения не будет.

Словно заботливая мать, Виктор расшнуровывает и стягивает мои ботинки. Снимает носки и джинсы, оставив на мне лишь рубашку, а сам отправляется на кухню приготовить закуски и налить вина. Мне нравится на его кровати, приятно ощущение хрустящей чистоты. Виктор любитель накрахмаленного хлопка: постельное белье сдает в прачечную.

Наконец, он возвращается с подносом, на котором стоят пара бокалов, бутылка кьянти и брускетты с помидорами, мелко порезанным свежим базиликом и чесноком. Когда мы вот так вдвоем, нам больше никто не нужен. Виктор окружает меня заботой и лаской. Повязывает мне на шею салфетку и кормит с руки, будто крохотного птенца. Я целую его ладонь.

– Что изображено на твоей печатке? – спрашиваю я, повернув кольцо на мизинце Виктора.

– Смотри. Змея, кусающая собственный хвост. Каждый из нас, вольно или невольно, проходит полный круг.

Он притягивает меня к себе. Кровать Виктора – два квадратных метра надежности. Где мне не нужно ничего объяснять. Где он не излагает свои теории. Где его глубокие синие глаза полны спокойствия. Где есть лишь его тело и желание. Сокровенный момент близости, когда Виктор становится родным. Его кровать – маленький спасательный плот. Но если кровать – наш плот, то где же обломки корабля? Обломки корабля – это мы.

Каждый из нас по-своему калека: Виктор в любовь не верит, а я ее боюсь. Здесь наши израненные сердца нашли приют. Почему мы не в силах исцелиться? Почему не можем спасти друг друга? Виктор меня целует. Мои губы касаются ямки на его шее. Рука Виктора скользит вдоль моего позвоночника. Наши ноги переплетены. Мне нравится теплота его кожи, нравятся темные волосы, щекочущие мои пальцы. Мы занимаемся любовью, не произнося ни слова. Наши глаза так близко, волосы Виктора касаются моего лица, он во мне, и я больше не боюсь. Зловещие тени отступают.

Настает ночь, Виктор спит. С улицы доносится шум города. В квартире темно, лишь у изголовья кровати мерцают две свечи. Я приподнимаюсь, чтобы задуть их. Виктор поворачивается ко мне спиной, замкнувшись во сне. Быстро проверяю, сколько сейчас времени. Через пару часов я на ощупь оденусь и поеду на вокзал. А пока ночь кажется вечностью. Не потому, что она никогда не кончится, а потому, что ночь и есть вечность. Ночь принадлежит нам. Наша затерянная в космосе капсула. А остальная жизнь – лишь сон.

Виктор тихо бормочет не просыпаясь. Над нами, словно вода, сомкнулась ночь. Я ложусь на спину возле Виктора и медленно погружаюсь в темноту. Утро нас обнаружит, но еще не скоро. А пока мы спим во временной вечности настоящего.

«Я рождена не за тем, чтобы идти проторенной дорогой – моя оригинальная натура толкает меня на поиски своего пути».

Мэри Уолстонкрафт

«Бедлам». Часть III

Она пришла вечером. Волосы цвета меди, словно лампа Аладдина, блестели в лучах заходящего солнца. Подвижностью черт она и впрямь напоминала джинна, однако держалась уверенно, здороваясь, пожала мне руку.

– Он здесь?

– В моем кабинете. Он считает… считает, что сотворен вами.

В это мгновение дверь кабинета отворилась, и перед нами предстал Виктор Франкенштейн. Питание и тщательный уход под моим присмотром вернули ему здоровый вид. Своей красотой он не уступал Мэри Шелли. Их взгляды встретились. Виктор протянул ей руку.

– Вы Мэри Шелли?

– Она самая, – спокойно, без тени страха ответила Мэри Шелли.

Виктор быстро повернулся ко мне.

– Вы показали ей мои бумаги? Все до единой?

– Она ознакомилась с вашими документами.

– Да. И поэтому я здесь, – добавила Мэри Шелли.

Я разлил по бокалам вино. Мы сели. Я не знал, что еще делать.

– Уничтожьте меня, – попросил Виктор.

Молодая дама внимательно посмотрела на него. Сидящий перед ней мужчина не выглядел сумасшедшим; хотя безумцы довольно часто источают уверенность, которой не хватает здоровым!

– Вы появились на страницах романа, – заговорила Мэри Шелли. – Вы и созданное вами чудовище.

– А я – чудовище, которое создали вы, – горько произнес Виктор Франкенштейн. – И я бессмертен. Я даже не могу умереть, потому что никогда не жил.

– Дорогой мой! – Тут мне пришлось вмешаться. – Если бы я застрелил вас вот этим пистолетом (я вынул оружие из кармана), ваша жизнь подошла бы к концу. Да, сэр! Окончательно и бесповоротно!

– Прошу, застрелите меня, мистер Уэйкфилд! – взмолился Виктор Франкенштейн. – И если я покину это тело, то все равно вернусь позже. Нынешний мой облик – лишь временная оболочка. Я буду существовать вечно, до тех пор, пока меня не освободит мой создатель.

Я печально покачал головой. Я так надеялся, что мой подопечный пойдет на поправку. Теперь, боюсь, Виктор Франкенштейн никогда не покинет стен лечебницы. Несчастный, он бредит!

Впрочем, Мэри Шелли его слова ничуть не напугали.

– Скажите, сэр, как же вы сошли со страниц книги и явились в этот мир?

– По ошибке. Вместо того, чтобы погибнуть во льдах, я оказался здесь, в сумасшедшем доме. А мой злейший враг по-прежнему на свободе и жаждет меня убить.

– И тем не менее вы хотите умереть, – заметил я.

– Я хочу исчезнуть! – воскликнул Виктор Франкенштейн. – Я чувствую себя чужим в этом теле. В ужасном, грубом теле!

– Мой супруг понял бы вас, – кивнула Мэри Шелли.

– Я не ощущаю тело своим! – продолжал он. – Я разум! Мысль! Дух! Сознание!

– Сэр, успокойтесь, прошу вас! – встревожился я. – Каждый из нас порой не узнает себя в зеркале, потому что время похищает нашу юность и красоту. Думаете, я всегда был таким? – Я указал на свою расплывшуюся талию и подагрические шишки на суставах. – Да я слыл самым искусным фехтовальщиком! Мало кто мог сравниться со мной в скорости!.. Увы, все мы в ужасе отворачиваемся, увидев в зеркале признаки надвигающейся старости.