Читать книгу "«Грейхаунд», или Добрый пастырь - Сесил Скотт Форестер"

– Минуточку подождите, сэр, – сказала рация.

Слова, так похожие на фразу телефонистки междугородней связи, странно контрастировали с британским акцентом. В трубке раздался новый голос:

– Говорит капитан-лейтенант Род, командир корабля, сэр.

– Доброе утро, капитан, – ответил Краузе.

Официальность обращения не сулила ничего хорошего.

– Как только будем в пределах видимости, я подам вам рапорт, сэр. Пользуюсь случаем привлечь к нему ваше особое внимание.

– Не можете ли сказать сейчас, сэр? – спросил Краузе.

– Нет, сэр. Фрицы в эту ночь несколько раз были на нашей частоте. У них есть говорящий по-английски радист, который влезал с грубыми замечаниями, и я бы не хотел, чтобы он это услышал.

– Очень хорошо, капитан. Буду ждать вашего рапорта.

Новости могли быть только дурными. Нехватка топлива почти наверняка, нехватка глубинных бомб – очень вероятно. Но сейчас у него была личная проблема, неотложная нужда спуститься в гальюн. Он откладывал это несколько часов, но сейчас, когда вспомнил, чувствовал, что не вытерпит и минуты.

В рубку вошел Чарли Коул.

– Подождите меня минутку, Чарли, – сказал Краузе. – Мистер Карлинг, примите управление.

– Есть, сэр.

Пока он, держась за перила, тяжело спускался по трапу, его немного утешала мысль, что Коул в рубке, пусть даже формально управление передано Карлингу. Так же тяжело Краузе поднялся обратно. Его корабль, знакомый до последней мелочи, казался сейчас чужим. Привычные звуки и запахи как будто угрожали ему, словно острые рифы в узком неисследованном проливе. Он так долго пробыл в рубке в таком сильном напряжении мыслей, что реальный мир утратил реальность; более того, нельзя было впускать этот мир в мысли, чтобы не нарушить их ход.

Он с огромным усилием преодолел последний трап и без всякого стыда рухнул на стул в рубке, где ждал Чарли Коул.

– Я велел, чтобы вам принесли сюда поесть, сэр, – сказал Коул. – Как я понимаю, шансов вытащить вас в кают-компанию нет.

– Верно, – ответил Краузе, продолжая складывать в голове детали того, как обеспечить наилучшее управление кораблем.

Он пристально вгляделся в Коула: загорелое мясистое лицо осунулось от усталости. Щеки покрывала густая щетина, что совершенно не походило на всегда подтянутого и аккуратного лейтенант-коммандера Коула.

– Вы провели в штурманской всю ночь, – укоризненно сказал Краузе.

– Бо́льшую ее часть, сэр.

– Сами что-нибудь ели?

– Не особенно, сэр. Сейчас пойду.

– Да уж. Позавтракайте как следует, Чарли.

– Есть, сэр. Только загляну на корму и…

– Нет, коммандер, я вам не разрешаю. Плотный завтрак, а затем спать по меньшей мере два часа. Это приказ, коммандер.

– Есть, сэр.

– По меньшей мере два часа. Свободны, Чарли.

– Есть, сэр.

Чарли Коул, замешкавшись меньше чем на полсекунды, отдал честь. Ему не хотелось оставлять капитана в рубке – бледного, осунувшегося, с остановившимся взглядом. Однако бесполезно оспаривать приказ. Это дисциплина, которой они все подчиняются, и превратности войны лишь делают ее строже. Пока враг в непосредственной близости, долг Краузе – находиться на мостике, и ему немыслимо отсюда уйти. Устав ВМФ говорит об этом совершенно определенно. Любая попытка измыслить другой вариант приведет к фантазиям более диким, чем бред сумасшедшего. Краузе должен вызвать в рубку врача, чтобы тот его освидетельствовал и признал негодным к исполнению долга, тогда он сможет оставить свой пост и отдохнуть. Только сумасшедший предположил бы, что офицер добровольно подвергнется такому унижению, и даже сумасшедшему не под силу вообразить, что на такое пойдет Краузе с его упрямой гордостью и несгибаемым чувством долга. Разумеется, даже зародыш такой мысли не мог возникнуть в мозгу Краузе. Она была так же далека от него, как халатное отношение к своим обязанностям, то есть не существовала вовсе.

Появился рассыльный с подносом.

– Старпом велел отнести это сразу, не дожидаясь остального, сэр, – сказал он.

Кофе. Как всегда, с молочником и сахарницей, к которым он никогда не притрагивался, но сейчас Краузе смотрел на поднос, как сэр Галахад – на святой Грааль. Он снял перчатки и схватил кофейник. Пальцы не гнулись, руки немного дрожали. Он налил чашку и выпил не отрываясь, налил еще и тоже выпил. Вместе с теплотой, расходящейся изнутри, пришло осознание, что он замерз: не окоченел как ледышка, но продрог до костей и уже никогда в жизни не согреется.

– Принесите еще кофейник, – сказал он, ставя чашку обратно на поднос.

– Есть, сэр.

Но едва рассыльный вышел, его место занял филиппинец-буфетчик, тоже с подносом в руке; поднос был накрыт белой салфеткой, а горы и долины на ткани намекали, что под ней много всего. Краузе поднял салфетку и увидел дивные дива. Яичница с ветчиной… нет, яичница с ветчиной и ломтиками жареной картошки! Тосты, конфитюр и еще кофе! Чарли Коул – замечательный человек. Однако так сильна была усталость в ногах, что Краузе некоторое время сидел в раздумье, созерцая всю эту роскошь и думая, как быть. Держать поднос на коленях, сидя на высоком стуле, неудобно; значит, надо было есть, стоя перед столом, и Краузе засомневался, прежде чем на это решиться.

– На стол, – приказал он наконец и вслед за буфетчиком проковылял к столу.

Однако перед подносом Краузе вновь ощутил сомнения. Есть не хотелось совсем; он чуть было не велел буфетчику унести все обратно. Впрочем, стоило начать, как это чувство прошло. Он ел быстро, не обращая внимания на холодный ветер из разбитого окна. Не очень-то сподручно есть яичницу, стоя на кренящейся палубе, но Краузе игнорировал неудобства, даже когда желток капнул ему на полушубок. Он ложкой запихал картошку в рот. Намазал конфитюр на хлеб перемазанным в желтке ножом. Подобрал с тарелки остатки последним кусочком хлеба и съел его тоже. Затем выпил третью чашку кофе – не одним глотком, как первые две, а понемножку, смакуя, как и положено настоящему кофеману. Сознание, что впереди четвертая чашка, еще добавляло удовольствия, которое не омрачила даже внезапная мысль о неисполненном долге. Краузе склонил голову:

– Благодарю Тебя, Господи, за благодеяния Твои…

Был когда-то добрый и понимающий отец, который только улыбался мальчишеским шалостям, хотя сам вел жизнь праведника. Краузе не видел греха в том, что прочитал молитву перед едой, когда сама еда почти окончена. Это простится. Буква убивает, а дух животворит[44]. Единственным строгим и непреклонным судьей, державшим Краузе в страхе, был сам Краузе, но, по счастью, этот судья не карал за формальные погрешности в ритуале.

Он прикончил третью чашку, налил четвертую и, повернувшись, увидел рядом рассыльного с еще одним кофейником на подносе. Краузе велел принести кофе еще до того, как узнал про поднос с завтраком, и теперь слегка опешил.