Читать книгу "Пещера - Жозе Сарамаго"

Известие пришло на четвертый день. Погода переменилась, время от времени начинался ливень, за минуту обращавший двор в болото и стучавший по курчавой листве шелковицы, как десять тысяч барабанов. Марта составляла список того, что следовало – бы – перевезти в новую квартиру, но ежесекундно ощущала в душе противоборство двух сил, и одна высказывала ей самую бесспорную истину, твердя, что переезд будет никаким не переездом, если нечего будет перевозить, а вторая просто советовала ей оставить все как есть: Тем более ты, не забудь, будешь часто возвращаться сюда и вдыхать чистый здешний воздух. Что же касается Сиприано Алгора, он, чтобы вытрясти из головы труху тревог, не дававших ему покоя и заставлявших по много десятков раз смотреть на часы, принялся убирать и мыть мастерскую, снова отклонив предложенную Мартой помощь: А потом мне Марсал будет выговаривать, сказал он.

После того как Найдён самым безобразным образом изгваздал вымытый пол, нанеся грязи на лапах, которые выпачкал во дворе, куда выскочил, воспользовавшись просветом в тучах, он был из гончарни выслан. Вода еще ни разу не поднялась настолько, чтобы начать заливать конуру, но хозяин на всякий случай еще подсунул снизу четыре кирпича, превратив ничем не примечательное собачье жилище в доисторическое свайное. Этим он и занимался в тот миг, когда раздался телефонный звонок. Трубку сняла Марта и в первый момент, услышав: С вами говорят из Центра, подумала, что сейчас ее соединят с Марсалом, однако сказали ей совсем иное: Сеньор начальник департамента закупок хочет поговорить с сеньором Сиприано Алгором. Как правило, секретарши знают, о чем пойдет речь, когда начальник приказывает соединить с кем-то, но это не относится к телефонисткам как таковым, которые ведать ничего не ведают, отчего и наделены таким нейтрально-безразличным тоном, больше подобающим тем, кто уже покинул нашу слезную юдоль, однако, во всяком случае, предположим, к телефонисткиной чести, что она – телефонистка, а не честь ее – уронила бы сочувственную слезу, если бы знала, какие речи прозвучат после ее механически произнесенного: Говорите. Марта сначала вообразила, что начальник департамента закупок выразит неудовольствие по поводу недопоставки трехсот недостающих кукол или, как знать, тех шестисот, которые еще и не начинали изготовлять, а потому, сказав телефонистке: Минутку, побежала в гончарню за отцом, думая по дороге, что стоило бы столь же кратко, сколь и кротко, упрекнуть его за ошибку, выразившуюся в том, что по завершении первой партии фигурок не продолжил работу. Упрек, однако, не сорвался с ее уст, когда она увидела, как изменилось лицо отца при ее словах: Там звонит начальник департамента закупок, хочет поговорить с тобой. Сиприано Алгор счел, что несолидно будет бегом бежать на зов, и надо отдать должное твердости его шага, которым приблизился он к скамье подсудимых, чтобы выслушать свой приговор. И взял телефонную трубку, оставленную дочерью на столе: Слушаю, Сиприано Алгор, и телефонистка сказала: Хорошо, соединяю, потом наступила тишина, потом продолжительный гудок, потом щелчок, и полнозвучный, сочный голос начальника департамента произнес: Здравствуйте, сеньор Алгор. Здравствуйте. Полагаю, вы догадываетесь о цели моего звонка. Правильно полагаете, слушаю вас внимательно. Вот тут передо мной те результаты опроса относительно вашей продукции, который произвел один из моих помощников с моего ведома и согласия, и сделанные нами выводы. И каковы же эти выводы, спросил Сиприано Алгор. С сожалением должен сообщить, что не столь хороши, как хотелось бы. Если так, сожалеть прежде всего следует мне. Боюсь, ваше участие в жизни нашего Центра подошло к концу. Все на свете имеет свое начало, а значит, и конец. Так что же – не хотите ознакомиться с результатами, они вас не интересуют. Меня больше интересуют выводы, а вы их уже огласили – Центр не станет больше закупать нашу продукцию. Марта, которая волновалась все сильней, слушая этот разговор, обеими руками зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть. Сиприано Алгор знаком призвал ее сохранять спокойствие, одновременно отвечая на вопрос начальника: Понимаю ваше стремление рассеять малейшие сомнения у меня в душе и согласен с высказанным вами мнением насчет того, что оглашать выводы, не представив сначала их мотивы, может быть воспринято как неискусная попытка замаскировать самоуправство и произвол, чего, разумеется, не может допустить такая организация, как Центр. Хорошо хоть, что вы согласны со мной. Да мудрено было бы не согласиться, сеньор начальник. В таком случае слушайте. Я весь внимание. Из числа потенциальных респондентов для того, чтобы выборка была более репрезентативной, были прежде всего исключены лица, о которых в силу их возраста, социального положения, уровня образованности и культуры, а также своих потребительских привычек, заранее было известно, что они ни при каких условиях не приобретут товары данного типа, и, к вашему сведению, сеньор Алгор, мы сделали это, чтобы с порога, так сказать, не причинить вам вреда или ущерба. Большое вам спасибо. Вот вам пример – если бы мы выбрали пятьдесят современных молодых людей, пятьдесят юношей и девушек, то можете быть уверены, сеньор Алгор, что ни один из них не захотел бы держать дома какую-либо вашу куклу, а если бы все же приобрел, то использовал, вероятней всего, как мишень для стрельбы. Понимаю. Итак, мы отобрали по двадцать пять человек каждого пола, людей обычных профессий и среднего достатка, выходцев из небогатых семей, приверженных по сию пору к традиционным ценностям, людей, дома у которых кустарные изделия не выглядели бы вопиющим диссонансом с прочей обстановкой. И тем не менее. И тем не менее, сеньор Алгор, результаты оказались удручающими. Ну, что ж поделать, сеньор начальник. Двадцать лиц мужского пола и десять – женского ответили, что им не нравятся глиняные куклы, четыре женщины сказали, что приобрели бы фигурку, будь она крупнее, три – что купили бы, будь она поменьше, из пяти оставшихся мужчин четверо заявили, что игрушки им не по возрасту, а один выразил протест из-за того, что куклы изображают чужестранцев, да еще каких-то экзотических, а из восьми женщин, оставшихся в референтной группе, две сообщили, что у них аллергия на глину, две – что хранят неприятные воспоминания о такого рода предметах, и только две последние – что были благодарны за возможность бесплатно украсить свои квартиры такими симпатичными куклами, но тут следует учесть то обстоятельство, что обе респондентки были одинокими пожилыми дамами. Могу ли я узнать их имена и адреса, хочется их поблагодарить. Сожалею, но по официальным правилам проведения опросов респондентам гарантируется анонимность. Но, по крайней мере, живут-то они в Центре, спросил Сиприано Алгор. Вы имеете в виду всех, спросил начальник департамента. Ну что вы, сказал Сиприано Алгор, только этих двух дам, которым в безмерной их доброте наши куклы показались симпатичными. Поскольку речь идет о данных, не представляющих значительной ценности, полагаю, что не нарушу принципы деонтологии, обязательные при проведении всякого опроса, если скажу вам, что обе они живут не в Центре, а в городе. Огромное вам спасибо, сеньор начальник. Вам это пригодится. К сожалению, нет. А зачем же тогда вы. Ну, я надеялся, что будет возможность найти их и поблагодарить лично, но если обе живут в городе, это невозможно. А если бы тут жили. Когда в самом начале нашего разговора вы сказали, что мое участие в жизни Центра подошло к концу, я чуть было не перебил вас. Почему. Потому что вопреки тому, что вы думаете, и несмотря на то, что не хотите больше видеть посуду и кукол этого гончара, моя жизнь по-прежнему будет связана с Центром. Не понимаю, поясните, будьте добры. Через пять дней я поселюсь в Центре, мой зять переведен во внутреннюю охрану и получает жилье, где я и буду жить с ним и моей дочерью. Что же, отрадно слышать, примите мои поздравления, вы – исключительно везучий человек, сеньор Алгор, и жаловаться вам не на что, ибо вы, считая, что потерпели поражение, одержали победу. Я и не жалуюсь. Тут вполне уместно будет заметить, что Центр и по кривым линейкам пишет прямо и то, что одной рукой отнимает, другой – возвращает. Если память мне не изменяет, тот, кто по кривым линейкам пишет прямо, – это Бог, заметил Сиприано Алгор. В наши времена это примерно одно и то же, я нисколько не преувеличу, если скажу, что Центр, как идеальный дистрибьютор и поставщик благ материальных и духовных, в итоге и по чистой необходимости сумел выделить из себя и образовать в самом себе нечто такое, что – хоть это и может травмировать чувствительность самых твердокаменных ортодоксов – обрело отчасти божественную природу. Ах, вы и духовные ценности распределяете. А как же, и вы даже не представляете, в каких количествах, а недоброжелатели и хулители нашего Центра, которые, по счастью, становятся все малочисленней и миролюбивей, в упор, что называется, не видят духовную сторону нашей деятельности, меж тем как именно благодаря ей обрела новый смысл жизнь тысяч и тысяч людей, прежде несчастных, изверившихся, неприкаянных, разочарованных, и это, поверьте мне, было достигнуто не низко материальными, но возвышенно духовными средствами. Вот как. Мне доставляет удовольствие сказать вам, сеньор Алгор, что в вашем лице я увидел человека, с которым всегда и даже в столь сложных обстоятельствах, как ваши нынешние, приятно разговаривать на эти и другие серьезные темы, придающие моей работе иное, трансцендентное, с позволения сказать, измерение, и потому надеюсь, что после вашего скорого переезда в Центр мы будем видеться и продолжать обмен идеями. И я надеюсь. Всего доброго, сеньор Алгор. До свиданья. Сиприано Алгор положил трубку и взглянул на дочь. Марта сидела, сложив руки под грудью, словно ей вдруг срочно понадобилось прикрыть первое, еще едва заметное округление живота. Не купят, спросила она. Нет, не купят, провели опрос и получили отрицательные результаты. И даже те триста кукол, что уже в печи, тоже не купят. Нет. Марта поднялась, подошла к двери, поглядела на дождь, неустанно ливший с небес, потом, чуть обернувшись к отцу, спросила: Вам нечего мне сказать. Отчего же, есть, отвечал тот. Ну, так говорите же. Сиприано Алгор прислонился к притолоке, глубоко вздохнул и начал: Для меня это не было неожиданно, один из его замов сказал, что они проведут маркетологическое исследование, чтобы выяснить отношение клиентуры к этому товару, скорей всего, это была затея самого начальника. Так, значит, эти три дня я прожила в обмане, а обманули меня вы, отец, и зря я мечтала, что гончарня будет работать, зря воображала, как рано утром буду приезжать из Центра сюда, засучивать рукава, вдыхать аромат глины, работать рядом с вами, ждать по выходным Марсала. Не хотел тебя огорчать. А огорчили в два раза сильнее, и ваше доброе намерение не упасло меня ни от одного из них. Ну, прости. Да не тратьте вы, пожалуйста, время на извинения, сами знаете, что я прощу вас, что бы вы ни сделали. Если бы приняли иное решение, если бы Центр все-таки согласился закупить кукол, ты бы никогда и не узнала про этот план. Теперь это уже не план, а реальность. Дом у нас остается, будем приезжать, как захотим. Да, дом у нас есть, окнами на кладбище. Какое еще кладбище. Где могилы нашей гончарни, печи, поленницы, сушильных досок, всего, что было и чего не стало, чем же это не кладбище, со слезами в голосе сказала Марта. Отец обнял ее за плечи: Не плачь, признаюсь, маху дал, не рассказав тебе обо всем. Марта не ответила, напомнив себе, что не имеет никакого права осуждать отца, что и у нее есть секрет от мужа и она никогда его не откроет. Как же ты будешь теперь, когда погибла надежда, жить в той квартире, спросила она себя. Крупные капли, скатываясь с листьев шелковицы, падали на спину Найдёна, который вылез из конуры, но войти на кухню не осмеливался, рассуждая, вероятно, так: Лапы грязные, шерсть мокрая, едва ли мне рады будут. Меж тем в дверях кухни речь шла как раз о нем. Заметив, как пес остановился посреди двора и смотрит: Что же нам с ним делать, спросила Марта. Спокойно, таким тоном, словно на эту тему было уже сто раз говорено и нет смысла возвращаться к ней, Сиприано Алгор сказал: Спрошу соседку Изауру Мадругу, не возьмет ли она его себе. Я, кажется, не расслышала, повторите, если не трудно, вы что – в самом деле хотите попросить соседку Изауру, чтобы приютила Найдёна. Все ты расслышала, и сказал я именно это. Изауру Мадругу. Если для тебя это важно, могу ответить: да, Изауру Мадругу, иначе ты опять спросишь: Изауру Мадругу, и так мы будем перекликиваться до ночи. Я очень удивилась. С чего бы это – «очень», ты ведь сама думала оставить этой женщине пса. Я удивилась не женщине, а тому, что мысль о ней пришла вам. Нет больше во всей деревне, да и в целом свете, никого, кому бы я мог доверить Найдёна, и мне легче убить его. Медленно покачивая поднятым хвостом, издали выжидательно смотрел на них пес. Сиприано Алгор подозвал его: Поди сюда. Рассыпая брызги во все стороны, Найдён начал отряхиваться, ибо лишь в благопристойном и приличном виде позволительно собаке приближаться к хозяину, потом совершил краткий и стремительный пробег и в следующий миг с такой силой ткнулся головой в грудь Сиприано, словно хотел проткнуть ее насквозь. В эту минуту Марта и спросила: Чтобы уж все было распрекрасно, чтобы не один Найдён обнимал вас, скажите мне, знает ли Марсал про этот опрос. Знает. Мне он ничего не говорил. По той же самой причине, по какой и я тебе ничего не сказал. В этом месте диалога он, вероятно, ожидал, что дочь ответит: В самом деле, отец, просто немыслимо, что ему вы рассказали, а меня оставили во мраке неведения, ибо люди обычно реагируют именно так и не любят оказываться за бортом, лишенные своего права получать сведения и обладать знанием, но, впрочем, изредка и кое-где бывают иной раз исключения в этом мире утомительных повторений, как могли бы назвать его поэтические ученые пифагорейцы, стоики и неоплатоники, если бы не предпочли присвоить ему более приятное слуху и звучное имя вечного возвращения. Марта не стала возмущаться, не закатила ни сцену, ни глаза, а ограничилась тем лишь, что произнесла: Если бы не рассказали Марсалу, я рассердилась бы на вас. Сиприано Алгор отлепился от Найдёна, отослал его назад в конуру и сказал дочери так: Иногда и я попадаю в цель. Они стали смотреть на дождь, который все не стихал, слушать речи шелковицы, а потом Марта спросила: Что мы можем сделать для тех кукол, что остались в печи, а отец ответил: Ничего. Отрывистое и краткое слово не оставляло сомнений, и гончар не предпочел вместо него произнести одну из тех пространных фраз, которые, тщась выглядеть непреложным отказом, беспечно несут в себе два отрицания, что, по строго разверстанным мнениям грамматистов, превращает их в утверждение – такое вот, к примеру: Ничего нет на свете такого, что нельзя было бы поправить, где части фразы, противореча одна другой, обозначают, что поправить все-таки можно.