Читать книгу "Северная роза - Елена Арсеньева"

И тут что-то словно бы оборвалось в душе. Поток слез прорвался из сердца, хлынул из глаз. Троянда стояла, рыдала и тряслась так, что не в силах была шевельнуть рукой, чтобы вытереть эти безудержные слезы.

– Я не могу, – еле выдавила она, задыхаясь. – Мой сын умер, Пьетро я не нужна… Я больше ничего не могу!

– Ты сможешь, сможешь… – шептала Цецилия, и ее жаркий голос постепенно пробивался сквозь шум в ушах: – Ты сможешь – и очень многое! Я тебе обещаю!

Глава XIII

Тихая исповедь

– Да, хоть мы и прибыли в День благовещения, однако вряд ли принесем им благую весть! – Джироламо Ла Конти хохотнул, чрезвычайно довольный своим каламбуром, и этот плотоядный смешок кощунственно вспорол тишину исповедальни. – Знаете, святой отец, здесь все куда хуже, чем я предполагал!

– Остерегайтесь поспешных выводов, сын мой, – ответил из-за занавески тихий голос священника, казавшийся гораздо более молодым, чем брюзгливый голос того, кто называл его отцом. – Вы здесь всего несколько часов.

– Вы тоже, если не ошибаюсь! – В голосе Джироламо зазвучали сварливые нотки. – Разве Господь дал нам глаза не затем, чтобы видеть, и уши не затем, чтобы слышать? Вот я вижу, слышу и делаю выводы, которые кажутся вам такими поспешными, а мне – вполне обоснованными. Или вы ехали с закрытыми глазами, запечатав уши воском? Иначе как вы могли не заметить, что распутство граждан этой республики дошло до бешенства? Я видел несколько парочек, которые целовались на паперти Сан-Марко. А этот человек, кривлявшийся перед нами? Ну, тот, в маске, нос которой имел форму Приапа[33]? Неужели вы этого не заметили?!

– Заметил, разумеется, – согласился священник. – Этого лицедея невозможно было не заметить, он так старался попасться нам на глаза, смутить нас. И, кажется, ему это удалось, сын мой?

Снова послышался смешок:

– Не стану отрицать.

– Ну что же, будьте снисходительны. Ведь это всего лишь маска. Я слышал, что венецианцы до умопомрачения любят карнавалы и даже в неурочное время норовят рядиться по всяким празднествам.

– Но в День благовещения надеть такую маску! – опять возмутился Джироламо. – Это оскорбление самой идеи празднества! Ведь ангел принес благую весть о том, что свершится непорочное – не-по-роч-ное! – зачатие, а нос этого нечестивца имел форму весьма порочного фаллоса!

Теперь усмехнулся священник:

– Вы желаете объяснить мне догматы веры, сын мой? Или вы полагаете, будто я подзабыл значение нынешнего праздника? Кстати, об ангеле. Видели ли вы его?

– Ангела? Видел ли я? Вы имеете в виду ту голубоглазую красотку, которая у входа в монастырь поцеловала вам руку и попросила благословить ее? Конечно, это был сущий ангелочек, однако готов поклясться ранами Христовыми, что в глазах у нее плясали сонмы бесенят!

– Вы приметливы, сын мой, – произнес священник после небольшой паузы. – Однако я видел другого ангела. Помните, когда мы проезжали мимо Дворца дожей, то между звонницей и угловой комнатой был натянут канат, по которому спускался акробат в белых одеяниях, с крыльями, привязанными за спиной? Если не ошибаюсь, это захватывающее зрелище называется «полет ангела».

– Очень может быть, – равнодушно отозвался Джироламо. – Ваши взоры, святой отец, устремлены к небесам, а мои – на грешную землю. В то время как вы любовались «полетом ангела» (а ведь всякое жонглерство – деяние скорее бесовское!), я наблюдал за двумя щедро позолоченными сосудами греха. Право, язык венецианок чрезмерно свободен, а поведение их – легкомысленно. Бьюсь об заклад, что это были куртизанки! Я слышал, будто недавно венецианский сенат решил обложить налогом всех куртизанок республики. По переписи их оказалось около одиннадцати тысяч! Это что-то просто-таки непредставимое. Ужасные времена! Как мы далеки от святости! Как мы удалились от справедливости! Будущее потомство погибнет в пожаре разврата, если мы не остановим это!

– Ну что же, мир – это поле соблазна, где враг рода человеческого полной рукою сеет свои плевелы, – философски отозвался священник, однако унять Джироламо было непросто:

– Но ведь, чтобы нарядить и убрать всех этих женщин, всех этих куртизанок, да и патрицианок, которые тоже погрязли в разврате и роскоши, сколько нужно золота, сколько жемчуга, сколько зеркал, сколько мехов и драгоценных камней!

– Венеция очень богата, – с той же интонацией примирения молвил священник. – Очень богата. Венецианская монета обращается всюду, даже в Азове у татар, даже в Китае она имеет право гражданства. Венецианские дукаты и дукателло, маркичио, николо, гроссы, квартаролло, гинокиелло, меццанино, цехины известны в целом мире! Войска Венеции, предводимые гениальными вождями, разбивают неприятеля всюду, где он подымается против льва Святого Марко. Республика растет и крепнет, всевозможные сокровища притягиваются к ней отовсюду…

– И вместе с этими сокровищами в цветущий организм ее мало-помалу проникает яд! – сурово перебил Джироламо. – Вот уж не предполагал, отец Гвидо, что встречу в вашем лице столь пылкого апологета этих растленных нравов!

– Насколько я помню, о нравах мною не было сказано ни слова, – мягко, но непреклонно возразил отец Гвидо. – А что касается пылкости… да, согласен, однако не забывайте, синьор Джироламо: Венеция – моя родина.

– Вот как? – с расстановкой произнес Ла Конти. – Я этого не знал… а если и знал, то забыл… жаль, жаль… И что же, у вас здесь есть родственники?

– Был старший брат, однако несколько лет назад я утратил с ним связь и ничего не знаю о его судьбе. Возможно, он умер, хотя едва ли. В таком случае меня известили бы его душеприказчики: ведь я, точнее, Святая Католическая Церковь в моем лице, его единственный наследник. Скорее всего, Марко, а он купец, отправился в одно из своих торговых путешествий.

– И давно вы не были в Венеции? – спросил Джироламо голосом, заметно смягчившимся после сообщения Гвидо о предполагаемом наследстве: ведь Джироламо Ла Конти отождествлял со Святой Католической Церковью, которая когда-нибудь получит богатства Марко Орландини, Его Святейшество папу римского – своего, мягко говоря, дядюшку, – а через него и себя самого.

– Двадцать лет, – печально ответил священник. – Я был совсем ребенком, когда умер отец и меня увезли в Рим, в обитель. Как ни странно, мы жили недалеко отсюда. Я смутно помню аббатство Мизерикордия, и мне кажется, оно не было в ту пору таким большим. По-моему, Верхний монастырь построен позднее.

– Позднее, – согласился Джироламо. – И роскошнее, вы не находите?

– Наши покои на редкость удобны, – дипломатично выразился Гвидо. – Но это и понятно: нас ведь ждали, к нашему приезду готовились…

– Ужин был отменный, вино – тоже, – в голосе Джироламо слышалось явственное мурлыканье. Впрочем, он тотчас спохватился: – Надо надеяться, этой Цецилии Феррари, о проделках которой я столько слышал, не взбредет в голову проверять стойкость наших обетов? Вот будет забавно обнаружить в своей постели какого-нибудь распутного ангелочка! Но если так… Цецилию Феррари ждет очень горькое разочарование. Меня, Джироламо Ла Конти, голыми, пусть и хорошенькими, ручками не возьмешь!