Читать книгу "Куда летит время. Увлекательное исследование о природе времени - Алан Бёрдик"

Однако феномен систематической ошибки наблюдателя все равно не остался незамеченным; вслед за астрономами изучением времени занялись физиологи и психологи. Опубликованная в 1862 году статья Хирша, посвященная проблеме «психологического времени», была переведена с немецкого на многие языки мира и приобрела широкую известность в научных кругах. Экспериментальный проект по изучению восприятия времени астрономами лег в основу одного из последующих опытов Вундта по оценке протяженности времени в сознании. Также отмечался рост интереса к исследованиям скорости реакции. В 1926 и 1927 годах Бернис Грэйвс, футбольный тренер и по совместительству соискатель степени магистра психологии в Стэнфорде, проводил исследование скорости реакции игроков стэнфордской футбольной команды под руководством психолога Уолтера Майлса и тренера команды Гленна Уорнера по прозвищу «Поп». Центральную роль в исследовании сыграло хронометражное устройство, изобретенное Майлсом, которое должно было показаться знакомым Хиршу. Сам Майлс именовал свое изобретение «множественным хронографом», поскольку его можно было одновременно подключить к семи линейным игрокам с целью определения скорости линейной атаки после команды квотербека разыграть мяч. Участники эксперимента долгое время спорили между собой, какой способ подачи сигнала лучше. В итоге аргументация в поддержку звукового сигнала, при котором квотербек раздает игрокам подробные инструкции, произнося вслух определенную последовательнось цифр, за которой следует громкая команда «Пошел!», превысила доводы в пользу визуальной коммуникации, при которой нападающие линейные игроки ориентируются на защитников, выстроенных в линию напротив них. Однако оставалось неясным, должен ли возглас «Пошел!» застать линейных игроков врасплох или, напротив, следует оповестить их заранее? Каким должен быть ритм подачи сигналов – ровным или изменчивым? Тестируя хронометражное устройство Майлса, Грэйвс испробовал все возможные варианты. Стоя в стойке с тремя точками контакта, каждый форвард держал голову на пусковом механизме хронометра; движения игрока, услышавшего сигнал, приводили в действие пусковое устройство: на вращающийся барабан падал мяч для гольфа, оставляющий отметку на бумаге. Скорость реакции измерялась в тысячных долях секунды. Грэйвс обнаружил, что игроки сходили с линии более синхронно, если сигнал подавался внезапно и неритмично; при ожидаемой и ритмичной подаче сигнала игроки переходили в атаку на десятую долю секунды быстрее – примерно столько времени требуется человеку на обдумывание решения. «Синхронное выполнение резких и точных движений – одна из главных целей, которую преследует тренер и отрабатывают игроки, – заметил Майлс. – Необходимы большие усилия, чтобы сформировать из одиннадцати человек с разными типами нервной системы мощный слаженный механизм».

Возвращаясь из небольшого продуктового магазина обратно в офис после ланча, я бросил мимолетный взгляд на часы, установленные на высоком пьедестале возле здания банка. Формой они отчасти напоминают огромный морской компас, и внезапно я обнаружил, что часы предпринимают деликатные попытки сориентировать меня не только во времени, но и в других аспектах бытия.

В действительности не только эти часы, но и всякие другие – к примеру, электронные часы в моем сотовом телефоне, настольные у изголовья кровати или наручные, которые я иногда надеваю, – могут рассказать о времени немало интересного. По сути, часы представляют собой индикатор времени, определяющий мое местоположение между недавним прошедшим и ближайшим будущим. «Сейчас девять часов, – заметил философ Мартин Хайдеггер, – это первая фраза, которую я произношу, вынимая из кармана часы. Значит, с тех пор, как случилось то-то и то-то, прошло тридцать минут. Еще через три часа будет двенадцать». Иными словами, часы служат ориентиром относительно прошлого и будущего, а их задача, по выражению Хайдеггера, заключается в «определении точного момента фиксации настоящего», которое представляется нам движущейся мишенью.

Конечно, эти сведения сами по себе не несут никакой пользы. Мое настоящее предстает передо мной в образе корабля, который дрейфует по течению до тех пор, пока не сверит курс с условленным набором ориентиров, одним из которых выступает солнце: часы сообщают мне, в каком времени суток я нахожусь. Если часы на прикроватном столике показывают два часа дня, хотя я знаю наверняка, что сейчас полночь, значит, с ними что-то не в порядке, иначе бы они не выпали из ритма вращения Земли. Кроме того, часы негласно оповещают меня о моем местонахождении (здесь следовало бы уточнить: во времени) относительно других часов, отличных от тех, на которые я сейчас смотрю. Если часы возле банка показывают два часа дня, когда я прохожу мимо, стараясь успеть на поезд, отбывающий в 2:15, пять минут назад я бы предпочел не спешить на станцию – к моему прибытию на местных часах будет уже половина третьего, мой поезд давно ушел. Мы предполагаем, что показания наших часов совпадают с показаниями других часов и суточным циклом планеты в целом. Мое настоящее должно совпадать с вашим, даже если вы находитесь на противоположном конце земли.

Ожидание синхронности по умолчанию пустило глубокие корни в современной цифровой жизни, но так было не всегда. В XIX веке Европа, США и весь остальной мир всеми силами старались выкарабкаться из того, что историк Питер Галисон называл хаосом некоординированного времени. Уровень развития астрономии позволял каждому отдельному городку обзавестись хронометром, но его показания удовлетворяли запросы местных жителей лишь до тех пор, пока не требовалось выехать за пределы родного местечка. По мере расширения сети железных дорог и ускорения сообщения между отдаленными населенными пунктами путешественники стали замечать, что показания времени в разных городах существенно расходятся. В 1866 году, когда в Вашингтоне, округ Колумбия, наступил полдень, в Саванне, согласно показаниям официального местного времени, было 11:43, в Буффало – 11:52, в Рочестере – 11:58, в Филадельфии – 12:07, в Нью-Йорке – 12:12, а в Бостоне – 12:24. В одном только штате Иллинойс насчитывалось более двух дюжин вариантов местного времени. В 1882 году, когда Уильям Джеймс отплыл в Европу, чтобы встретиться с ведущими психологами Старого Света и заняться продвижением своей книги, по ту сторону океана оставалось государство, за которым, по разным сведениям, числилось от шестидесяти до ста эталонов местного времени.

В целях упрощения расписания движения поездов и предотвращения аварий на железных дорогах была предпринята первая попытка координации показаний времени в разных городах США путем обмена сигналами времени по телеграфу, продиктованная соображениями удобства. Преимущества синхронизации ощущались повсеместно; временной ландшафт перестал быть изолированной площадкой, тщательно откалиброванной по минутам, и покрылся широкими прямолинейными трактами настоящего. Джеймс возвратился в США в 1883 году в воскресенье 18 ноября точно в полдень, когда правительство отдало указ о сокращении количества часовых поясов в стране с двух дюжин до четырех. Эта знаменательная дата вошла в историю как «День двух полудней», так как половине американцев, очутившихся в новом часовом поясе, пришлось переводить часы назад и пережить полдень во второй раз. «Население восточной половины часового пояса заново проживает небольшой отрезок своей жизни, а в противоположной половине часового пояса люди оказались заброшены в будущее, причем кое-кто опередил время на целых полчаса», – писала газета New York Herald.