Читать книгу "Россия перед голгофой - Семен Экштут"

Бесповоротное отвержение старых нравственных норм и созидание новых моральных символов веры в сфере сексуальных отношений суть сексуальная революция. Начало этой революции совпало с началом новой поры в жизни государства и общества.

Смерть императора Николая I в 1855 году была осознана современниками как конец эпохи. «Николай умер. Надо было жить в то время, чтобы понять ликующий восторг “новых людей”, точно небо открылось над ними, точно у каждого свалился с груди пудовый камень, куда-то потянулись вверх, вширь, захотелось летать»[258]. Отношение к личности царя на годы разделило мыслящих людей России. Любой прогрессист, если хотел оставаться таковым, был обязан ругать почившего в бозе Незабвенного. А бывшая фрейлина Александра Осиповна Россет, давно уже ставшая губернаторшей Смирновой, любую хулу по адресу обожаемого ею монарха расценивала как личное оскорбление и могла отказать от дома за нелестные слова о покойном государе. Художник Михаил Осипович Микешин, разрабатывая проект многофигурного памятника, который предполагалось воздвигнуть в Великом Новгороде в честь 1000-летия России, счел возможным обойтись без фигуры императора Николая I, тридцать лет правившего Российской империей. Покойный император, по мнению автора проекта, не относился к числу «достойнейших мужей». На Микешина было оказано давление, но он твердо стоял на своем, без обиняков заявив великому князю Константину Николаевичу: «Отсохнут мои руки, если это сделаю я». Проект Микешина был принят, а барельеф Николая в казачьем генеральском мундире было поручено изваять скульптору Роберту Карловичу Залеману. Не только восхваление императора Николая I, но и его апология воспринимались людьми новой эпохи как неопровержимые свидетельства отсталости защитников этого царя. Всех их скопом прогрессисты облыжно зачислили в разряд ретроградов и предпочли от них отмахнуться. На десятилетия покойный император превратился в объект разоблачений и перестал быть героем Истории.

Отмена крепостного права в 1861 году, казалось, забила последний гвоздь в гроб позорного прошлого. Немногие оставшиеся в живых декабристы увидели в этом событии достойное завершение своей жизни и возблагодарили судьбу за то, что им довелось дожить до этого исторического дня. Декабрист Сергей Григорьевич Волконский протянул руку примирения декабристу Николаю Ивановичу Тургеневу — и отмена крепостного права примирила многолетних антагонистов. Ныне отпущаеши…

Развязался запутанный узел русской жизни, который был завязан в давно прошедшем времени. Но что дальше? Настоящее завязывало новые узлы. В чем они заключаются? Кому и когда предстоит их развязать? И можно ли отыскать в прошлом ответы на насущные современные вопросы? В годы Великих реформ интерес к истории хотя и не ослабел, но принял своеобразную форму. «Молодая Россия» 60-х годов состояла из честолюбивых людей, «глубоко веровавших в своё призвание обновителей Отечества»[259]. Это были люди, любившие поднимать так называемые вопросы, но не любившие искать ответы на них в былом. Всё прошлое они почитали «дребеденью», поверхностно интересуясь только тем, что было пригодно для хлёсткого обличения или злободневных публицистических аллюзий, и предоставляя заниматься историческими вопросами специалистам. «Люди 60-х годов сами “делали историю”, и ссылки на прошлое были не в ходу. Да и в исторических исследованиях того времени преобладает стремление к разрушению и свержению с пьедесталов дорогах нам имен»[260]. Так прервалась связь между давно прошедшим временем и настоящим. Настоящее стало чваниться своей самобытностью и своим разрывом с прошлым.

В 1866 году, через пять лет после отмены крепостного права, художник Николай Васильевич Неврев написал обличительную картину «Торг», в которой реалистически изобразил куплю-продажу крепостных. (Другое название живописного полотна «Из недавнего прошлого».) Один помещик продает, а другой покупает — отдельно от всей большой семьи — пригожую молодую девушку. Пожилой покупатель с вожделением взирает на свою будущую наложницу и безуспешно просит неуступчивого продавца сбавить цену. Однако якобы либеральный хозяин девушки (на стене его кабинета висит портрет Мирабо) упрямо отстаивает заявленную цену. У образованных зрителей не могли не возникнуть ассоциации с «Современной песней» Дениса Давыдова.

А глядишь: наш Мирабо Старого Гаврило За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло[261].

Сознательная критическая заостренность изображенной живописцем сцены из крепостного быта была очевидна. И хотя некоторые критики, в частности Константин Дмитриевич Кавелин, упрекали художника за явную тенденциозность, и почитателям картины, и ее хулителям было очевидно: продажа людей навсегда осталась в постыдном прошлом.

Если история государства Российского до отмены крепостного права могла восприниматься и излагаться как история дворянства par excellence (по преимуществу), то после этого рубежа ситуация изменилась. Был подрублен один из столпов, на которых держалось здание российской государственности. Вспоминать о былых заслугах благородного сословия перед престолом и Отечеством в пореформенной России было не модно. Российское дворянство олицетворяло в глазах либералов и прогрессистов самые мрачные и тёмные стороны былого — «это ужасы крепостного права, закладыванье жен в стены, сеченье взрослых сыновей, Салтычиха и т. п.»[262]. Дворянству было отказано в праве иметь будущее. С этим категоричным утверждением, безусловно, соглашались люди, стоявшие на диаметрально противоположных концах социальной лестницы. Персонаж романа Боборыкина «Жертва вечерняя» талантливый молодой учёный Александр Петрович Кротков, узнав, что дворяне тратят большие деньги за границей, безапелляционно заявил: «Ведь это всё равно-с, российские помещики, доживающие теперь свой век, ни здесь в России, ни там ни на что не полезны. Так лучше уж пускай они поскорее разорятся»[263]. Так рассуждал рационально мыслящий литературный герой эпохи Великих реформ, а логический вывод из рассуждений подобного рода сделал член Императорской фамилии. Младший брат императора Александра II великий князь Константин Николаевич с цинизмом и злобой произнес знаменательную фразу: «Плевать на дворянство»[264].

Благородное сословие Российской империи, веками приученное к служению престолу и Отечеству, бесславно сходило со сцены. Дворянское сословие не смогло осознать всей меры ответственности, в том числе и ответственности экономической, за грядущую судьбу своей страны. «Да, Россия богата, но в будущем и с условием затраты на нее капиталов, а их-то и нет, и некогда ждать будущих доходов, ибо надобно жить и платить деньги. Россия — это огромное поместье, которое владелец получил с лесами, рыбными ловлями, минеральными богатствами в недрах земли, но без капиталов и с огромными долгами. Это имение может дать много в будущем, но надобно исправить настоящее…»[265] — эту афористически точную характеристику положения России накануне отмены крепостного права 19 ноября 1859 года сформулировал Александр Васильевич Головнин в письме, адресованном генералу Дмитрию Алексеевичу Милютину. Пройдет несколько лет, и Головнин, и Милютин станут ключевыми фигурами эпохи Великих реформ. В результате проведенной выкупной операции помещикам в качестве выкупных сумм было выдано 902 миллиона рублей, из которых 316 миллионов было зачтено в уплату помещичьих долгов банкам. Чтобы оценить грандиозность этой суммы, следует знать, что общая сумма государственных расходов Российской империи на 1862 год составляла 310,6 миллиона рублей. Бюджет на первый пореформенный год был сверстан с учетом дефицита в 14,8 миллиона рублей. После отмены крепостного права господствовала всеобщая эйфория. Даже не склонные к сантиментам государственные мужи видели будущее страны исключительно в розовом свете: «…наше финансовое положение представлялось вообще в благоприятном виде; по крайней мере можно было обольщаться радужными надеждами на будущее. Нам казалось тогда, что и по финансовой части мы вступаем в новую эру возрождения; мы ждали блестящих результатов от разнообразных преобразований, частью уже утвержденных и вводившихся в действие, частью находившихся еще в разработке, по всем частям государственного хозяйства»[266].