Читать книгу "Ореховый Будда - Борис Акунин"

– Я вижу, твой господин ехал по Пути на Великой Телеге, – одобрительно молвил Симпэй. – Это очень трудный Путь.

– На какой еще телеге? – удивилась девочка. – Не ездил он на телегах. У него коляска была, лаковая, с предивной резьбой.

– Всякий верующий в истину Будды выбирает, на какой Телеге он поедет по Пути – на Малой или на Великой. Наша школа Мансэй-ха – для тех, кто довольствуется малым: совершенствует самого себя. Мы ведь верим, что лишь ты сам – несомненная действительность, а прочие люди вполне могут оказаться химерой. Путь же Большой Телеги ненадежен и зыбок, но и более почтенен. Им следуют те, кто хочет спасти не только себя, но и весь мир. Они верят, что другие существуют на самом деле, и желают им блага. Это очень, очень ухабистый Путь. Из тех, кто пускается по нему, почти никто не достигает цели. Всё зло на земле от тех, кто хочет устроить мир, но не имеет в себе довольно добра… Нужно иметь в себе очень, очень много добра, чтобы хватило поделиться со всеми.

– А разве ты не таков?

– Я? – удивился Симпэй. – Что ты! Мне еле-еле хватает на самого себя и на моих учеников. На большее я не замахиваюсь… Когда мне было одиннадцать лет, голландские купцы, у которых я служил, уехали из нашего города. Я бродил по улицам, не имея крова. Надумал поступить в послушники, потому что иначе сдох бы от голода. А всякий, решивший стать монахом, сначала попадает к отцу Проницателю. Это старец, наделенный даром проницать людей. Отец Проницатель положил мне руку на темя, посмотрел в глаза и сказал: «В тебе недостаточно добра, чтобы садиться в Великую Телегу. Езжай на Малой». Дальше просто. Из «ручьев» Малой Телеги у нас в Хирадо богаче всего был Мансэй-ха. К ним я и поступил, рассудив, что буду там сыт. И опять сначала меня отвели к старому монаху, который зовется коину-тори. Коину-тори – это вообще-то человек, разбирающийся в щенках. Такого приглашают, когда ощенится сука и нужно понять, кто из помета годен в сторожевые псы, кто для присмотра за младенцами, кто для игры, а кого лучше сразу утопить. Вот и в Мансэй-ха отец коину-тори так перебирает новичков. Он тоже заговорил со мной о добре. Долго пытал о всяком-разном, задавал вопросы, загадывал загадки. Всё чтоб понять – добр или зол мой внутренний стержень. Оказалось, что добр. Так я и попал в Храм.

– А злых гонят в шею, да?

– Зачем же? Злых людей на свете рождается столько же, сколько добрых, и человек не выбирает, с каким сердцем ему родиться – мягким или жестким. Будде мы все одинаково любы. К тому же добрые люди не обязательно хороши, а злые не обязательно плохи. Ибо отприродно добрые часто слабы, а отприродно злые сильны. От слабости легко сбиться с Пути, а это и есть худшая из всех бед. Человек суровый имеет больше шансов пройти свой Путь до конца. В собачьем помете ведь больше ценятся кусачие и сердитые кутята, верно? Я не был кусачим, потому и попал в храм Мансэйдзи.

– А если бы был?

– Тогда отец коину-тори отправил бы меня в храм Коосиндзи. Я тебе уже говорил о «вторых», помнишь? Их ветвь называется Путь Твердого Сердца, и они тоже почитают Орехового Будду. В основе их веры речение Мансэя о возможности злого Будды. Первоучитель сказал: «Я верю, что намерения Будды добры, потому что мне так приятнее. Но столь же возможно, что Будда к людям недоброжелателен и подвергает их испытаниям не для того чтобы укрепить, а чтобы сломать. Коли так, человек должен быть тверд, ибо ему не приходится ждать от Будды ни поблажки, ни снисхождения. Главное – верить в то, что жизнь есть Путь к себе, а верить в доброго Будду или злого – выбор каждого. Если у тебя мягкое сердце – одно дело, если жесткое – другое. В любом случае ищи свой Путь, иди им, не отклоняясь, и не давай себе повода для стыда».

– Это же все равно, что чтить не Бога, а Дьявола! – ахнула девочка.

– Нет. Христианский дьявол разрушает душу, а учение «вторых» (хоть мы с ними и не любим друг друга) ее укрепляет. Просто по-другому. Это все равно как есть дневные звери и есть ночные. «Вторых» по-другому учат, и живут они не так, как мы. Насилие у них не грех, чужая жизнь не ценность, убийство не преступление. Школа Коосин-ха запрещена японским законом, но никто их не трогает, а когда нужно, государевы люди используют «вторых» для своей надобы. У них даже есть свой храм, и много веков главное их чаяние – выкрасть у нас Орехового Будду для своего алтаря. На то и заведены Хранители, чтобы беречь нашу святыню от тех, кто считает Будду злым. Но не того мы стереглись. – Симпэй горько вздохнул. – Надо было бояться не жесткосердечных, а своего, мягкосердечного, который поскользнется на самой первой ступени – подвергнет сомнению то, в чем сомневаться нельзя…

Он подумал: слабая доброта хуже зла, ибо представляется благом, а оказывается предательством, но девочка сбила его с этой трудной мысли. Дернула за рукав, и, наверное, в двадцатый раз спросила:

– Ну когда уже ты поднимешь меня на пятую ступень?

Учитель в двадцатый раз ответил:

– В свое время.

* * *

И вот день настал.

На утренней заре они взбежали на невысокий холм, откуда открылся вид на реку и прилепившийся к ней город.

– Ух ты! – закричала Ката. – Гляди сколько домов! Гляди, острог! Собор пятиглавый! И еще церкви! Это город, да? Настоящий город? Ох, велик!

Симпэй улыбнулся. Девочка никогда раньше не видела городов, для нее и Каргополь – чудо. Показать бы ей Амстердам, не говоря уж об Осаке или Эдо.

Впрочем для русского севера Каргополь был городом немалым. Здесь сидел воевода, проходил большой торговый шлях, по которому возили соль, рыбу, пушнину, железо. По реке Онеге плавали казенные и купеческие корабли. Город ныне числился по Санкт-Петербургской губернии, то есть был близ государева ока.

– Ходули бросим, – велел Симпэй. – Незачем, чтоб на них пялились. Сделаю другие, крепче. Куплю хорошего дерева, гвоздей.

– Мы пойдем туда? – спросила Ката, не сводя восхищенных глаз с куполов и крыш. – Там чай народу-то!

– Сначала я расскажу тебе про пятую ступень. Слушай.

Ученица сразу позабыла про Каргополь, повернулась.

– …До сих пор я учил тебя суровости, стойкости и воздержанию. Но те, кто умеет только взнуздывать и погонять своего коня, не живут полной жизнью, а слово «мансэй», как ты помнишь, означает именно это. Люди, знающие одну аскезу, сухи, скучны и безрадостны. А конь, которого сытно кормят, везет всадника и быстрей, и веселей. Да и спотыкаться будет меньше. Верно еще и то, что аскет, умеющий лишь истязать свою плоть, перестает понимать обычных людей, а стало быть, утрачивает ясность взора. Он как филин, который хорошо видит в темноте, но слеп при свете солнца. Ты должна принимать мелкие и приятные подарки жизни – вкусную еду, красивую, ласкающую одежду, мягкую постель – без вожделения, но с благодарностью и удовольствием. Вот этому мы с тобой в Каргополе и поучимся.

Ката-тян, слушавшая с всё большим изумлением, воскликнула:

– Дедушка, да на какие шиши? Мы нищие! Я тебе там, на поляне, говорила: «Давай возьмем серебра из разбойничьего сундука». А ты мне что ответил? «На кой нам серебро?» Даже свои четырнадцать червонцев у Павы этой поганой назад не забрал!