Читать книгу "Времетрясение - Курт Воннегут"

Еще одним двойником была Розмари Смит, костюмер из Клуба маски и парика и мать Фрэнка Смита, суперзвезды. Она напоминала Иду Янг, внучку бывших рабов, которая работала у нас в Индианаиолисе, когда я был маленьким. Ида Янг и дядя Алекс сделали для моего воспитания почти столько же, сколько мои родители.

У дяди Алекса не было двойника. Он не любил мою писанину. Я посвятил ему «Сирены Титана», а дядя Алекс сказал: «Надеюсь, молодежи это понравится». Никто не был похож на мою тетю Эллу Воннегут Стюарт, двоюродную сестру моего отца. Она и ее муж Керфьют владели книжным магазином в Луисвилле, штат Кентукки. Они не продавали мои книги, поскольку считали, что я пишу непристойности. Так оно и было в те годы, когда я начинал.

Среди других отбывших на небеса душ, которых я не возвратил бы к жизни, если бы у меня была возможность, некоторые были представлены двойниками. Были девять моих учителей из Шортриджской школы, был Феб Херти, который нанял меня, когда я учился в школе, чтобы я придумал рекламу детской одежды для универмага Блока, была моя первая жена Джейн, была моя мать, мой дядя Джон Раух, муж еще одной двоюродной сестры отца. Дядя Джон рассказал мне все про американскую ветвь нашей семьи. Я включил его рассказ в книгу «Пальмовое воскресенье».

Двойник Джейн, смазливая юная девушка, преподающая биохимию в Университете Род-Айленда, недалеко от Кингстона, сказала по поводу театрального представления и заката: «Ну когда же?!» Она сказала это в воздух, но я услышал.

Двойники на том пикнике в 2001 году были только у умерших. Артур Гарвей Ульм, поэт и постоянный секретарь в Занаду, служащий Американской академии искусств и словесности, был небольшого роста и с огромным носом. Точь-в-точь как мой фронтовой друг Бернард В. О’Хара.

Моя жена Джилл, благодарение Богу, была среди живых и присутствовала на пикнике во плоти, и вместе с ней Нокс Бургер, мой одногруппник из Корнелла. После окончания второй неудачной попытки западной цивилизации покончить с собой Нокс стал литературным редактором в «Колльерс», где еженедельно печаталось по пять рассказов. Нокс подыскал мне хорошего литературного агента, полковника Кеннета Литтауэра, первого пилота, который в Первую мировую войну научился сбрасывать бомбы в окопы на бреющем полете.

Кстати, в книге «Десять лет на автопилоте» Траут высказал мнение, что было бы неплохо нумеровать катаклизмы так же, как мы нумеруем мировые войны и суперкубки по американскому футболу.

Полковник Литтауэр продал с дюжину моих рассказов, несколько, кстати, Ноксу, и тем дал мне возможность уйти с моей работы в «Дженерал электрик» и уехать с Джейн и двумя нашими детьми в Кейп-Код и стать свободным художником. Когда телевидение разорило газеты, Нокс стал издателем. Он издал три мои книги: «Сирены Титана», «Канарейки в кошкином доме» и «Мать ночь».

Нокс вывел меня на старт, а затем помогал мне двигаться вперед, пока у него были силы. И тогда мне на помощь пришел Сеймур Лоуренс.

Еще пять человек, вдвое моложе меня, помогавших мне в годы моего заката, потому что моя работа была им интересна, тоже присутствовали на пикнике во плоти. Они не ко мне приехали. Они хотели наконец-то посмотреть на Килгора Траута. Это были Роберт Уэйд, который летом 1996 года снял фильм по моей книге «Мать ночь» в Монреале, Марк Лидс, который написал и издал остроумную энциклопедию моей жизни и моих книг, Эса Пиратт и Джером Клинкович, которые составляли мою библиографию и писали обо мне эссе, и еще Джо Петро Третий, с номером, как у мировой войны, который научил меня шелкографии.

Там был и мой самый близкий партнер, адвокат и литературный агент Дон Фарбер вместе со своей дорогой женой Энн. Там был мой близкий приятель Сидней Оффит. Там был критик Джон Леонард, академики Питер Рид и Лори Рэкстроу, фотограф Клифф Маккарти, и другие добрые незнакомцы. Их было слишком много, чтобы можно было назвать всех.

Там были и профессиональные актеры Кевин Маккарти и Ник Нолт.

Там не было моих детей и внуков. Это было нормально, вполне понятно. Был не мой день рождения, я не был почетным гостем. Чествовали в тот вечер Фрэнка Смита и Килгора Траута. У моих детей и детей моих детей были другие дела. А может, у них были книги, или вареные раки на обед, или шум в голове.

Да какая разница!

Поймите меня правильно! Вспомните дядю Карла Баруса, и вы поймете меня правильно!

63

Это – не готический роман. Мой друг Борден Дил, первоклассный писатель, южанин, попросил своих издателей не посылать экземпляры его книг для рецензий ни в какие населенные пункты, находящиеся севернее линии Мэйсон – Диксон[48]. Еще он писал готические романы под женским псевдонимом. Я попросил его дать определение готического романа. Он сказал: «Молодая женщина заходит в старый дом и мгновенно писает в трусики от страха».

Как-то Борден и я были в Вене, в Австрии, на конгрессе Международного пен-клуба, писательской организации, основанной после Первой мировой войны. Тогда-то он мне и рассказал про готический роман. А еще мы говорили о немецком писателе Леопольде фон Захер-Мазохе, который получал ни с чем не сравнимое удовольствие от унижений и боли и рассказал об этом на бумаге. Благодаря ему в современный язык вошло слово «мазохизм».

Борден писал не только серьезные романы и готику. Он писал музыку в стиле кантри. У него была в номере гитара. Он работал, по его словам, над песней под названием «Я в Вене вальс еще не танцевал». Мне его не хватает. Мне бы хотелось, чтобы на пикнике был двойник Бордена, а еще чтобы в маленькой лодке недалеко от берега сидели два невезучих рыбака, похожих на святых Стенли Лорела и Оливера Харди. Да будет так.

Мы с Борденом говорили о писателях, подобных Мазоху и маркизу де Саду, которые умышленно или случайно создали новые слова. «Садизм», естественно, – это удовольствие от причинения боли другим. «Садомазохизм» означает, что кто-то тащится от того, что ему делают больно, пока он сам причиняет боль другим. Сюда же самоистязание.

Борден сказал, что теперь язык не может без этих слов. Изъять их из обращения не проще, чем изъять из обращения слова «пиво» и «вода».

А есть ли современные писатели, придумавшие новое слово? Мы с Борденом вспомнили одного-единственного. И он вовсе не был знаменитым извращением. Это Джозеф Хеллер. Название его первого романа, «Уловка-22», теперь слово в словарях. «Академический словарь Вебстера», стоящий у меня на полке, дает следующее определение «уловки-22»: «Сложная ситуация, единственное возможное решение которой невозможно провести в жизнь из-за ряда обстоятельств необходимо привносимых ей самом».

Прочтите эту книгу!

Я рассказал Бордену о том, что сказал Хеллер в одном интервью, когда его спросили, боится ли он смерти. Хеллер сказал, что ему никогда не удаляли зубной нерв. А многим его знакомым удаляли. Из их рассказов, сказал Хеллер, он сделал вывод, что, если придется, он, судя по всему, вынесет эту операцию.