Читать книгу "Пересмешник - Уолтер Тевис"

Так что устроился я прекрасно и все время повторял про себя: «Вот мой зимний дом». Но с самого начала я не верил в это, уж очень завод не походил на дом. Сердце сжималось при мысли о безостановочной пародии на производство, о пустой трате времени и энергии, о безмозглых роботах в серой форме, которые тихо шаркают вокруг, ничем на самом деле не занятые. За мои пять суток на заводе ни один из них не совершил на рабочем месте ни одного осмысленного движения, кроме робота-инспектора, да и тот лишь бросал тостеры в корзину, примерно раз в час объявлял: «Переработка брака!» – и дважды в день раздавал еду.

Через два дня снег прекратился, а еще через день потеплело. Я сложил в рюкзак столько еды и питья, сколько мог нести. Да, на заводе было тепло, безопасно, сытно. Но жить здесь не хотелось.

Затолкав в рюкзак пятьдесят соевых батончиков и тридцать пять банок с напитком, я перед уходом внимательно изучил сборочную линию, разбираясь, что делает каждая машина. Они все были огромные, серые и металлические, но работали по-разному. Одна формовала из стальных листов корпуса, другая закрепляла нагревательный элемент, третья вставляла батарейку и так далее. Роботы, которые стояли перед машинами и вроде бы следили за ними, не обращали на меня внимания.

Наконец я нашел, что искал. Эта машина была чуть меньше остальных, с лотком, на котором лежали высокие стопки микросхем. Они должны были выпадать через щель в лотке в металлические руки, которые ставили бы их на проезжающий мимо тостер, но одна застряла и не давала выпадать другим. Я стоял и думал, сколько энергии потрачено из-за одного застрявшего кусочка кремния или из чего там она сделана. Мне вспомнилось, как наш интернатский тостер сломался и с тех пор у нас не было подсушенного хлеба на завтрак.

Я подошел и затряс лоток. Микросхема провалилась в щель.

Механические руки взяли ее, вставили в проезжающий тостер, прямо под выключателем, и лазерный луч приварил ее на место.

Через минуту робот-инспектор в конце сборочной линии включил этот тостер, и нагревательный элемент засветился красным. Робот не удивился, просто выключил тостер, поставил в пустую картонную коробку и взялся за следующий.

Я смотрел, как он наполнил коробку двадцатью готовыми к отправке тостерами. Как их отправят и куда, я понятия не имел, но все равно радовался тому, что сделал.

Потом я надел рюкзак, взял на руки Барбоску и ушел.

Мэри Лу

Прошлой ночью я не могла уснуть, лежала целый час или больше, думая про одиночество на улицах, про то, что люди больше друг с другом почти не разговаривают. Пол как-то показал мне фильм «Утраченная струна». Там была долгая сцена того, что называлось «пикником»: человек десять-двенадцать сидят за большим столом под открытым небом, едят кукурузу в початках, дыню и что-то еще. И они все время разговаривают между собой. Тогда, сидя на кровати Пола в его аляповатой комнате, я не обратила особого внимания на сцену, но она почему-то застряла в памяти. В жизни я ничего подобного не видела – чтобы много людей сразу ели и оживленно разговаривали под открытым небом, где ветер колышет их рубашки и блузки и треплет женщинам волосы, а в руках у них простая настоящая пища, и они едят и разговаривают, как будто ничего лучше и быть не может.

Кино было немое, читать я тогда не умела и не знала, о чем они говорят, но это и не имело значения. Просто вчера я лежала, и мне до боли хотелось сидеть за длинным деревянным столом в древнем черно-белом кино, есть кукурузу в початках и разговаривать со всеми этими людьми.

Наконец я встала и пошла в гостиную, где Боб сидел и смотрел в потолок. Я села в кресло у окна; он кивнул мне, но ничего не сказал.

Я потянулась, зевнула и спросила:

– Боб, почему люди больше между собой не разговаривают?

– Да, – ответил он так, будто сам только что об этом думал. – Когда меня только сделали, в Кливленде, люди чаще разговаривали. На автомобильном заводе еще были рабочие-люди помимо роботов. Они собирались по пять-шесть человек и говорили. Я видел.

– И что произошло? – спросила я. – Я никогда не видела, чтобы люди разговаривали группой. По двое еще бывает иногда, но редко.

– Точно не знаю. Наверное, это было связано с улучшением качества транквилизаторов. И с погруженностью в себя. Правила личного пространства это закрепили. – Боб задумчиво на меня поглядел. Иногда кажется, он больше человек, чем все люди, каких я знала, за исключением, может быть, Саймона. – Правила личного пространства и обязательной вежливости составил один из нас, Девятых моделей. Он рассудил, что именно в этом нуждаются люди теперь, когда у них есть наркотики, чтобы себя занять. И это практически остановило преступность. Раньше люди совершали много преступлений, в том числе насильственные преступления против личности.

– Знаю, – ответила я, не желая даже думать про это. – Я смотрела телевизор…

Он кивнул:

– Когда я впервые проснулся к жизни – если это можно назвать жизнью, – меня учили математике. Учителем был робот Седьмой модели по имени Томас. Мне нравилось с ним разговаривать. И мне нравится говорить с тобой.

Произнося это, Боб смотрел в окно, на безлунную ночь.

– Да, – сказала я. – И мне нравится с тобой говорить. Но что случилось? Почему люди перестали говорить… и читать, и писать?

Боб очень долго молчал. Потом он провел пальцами по волосам и начал тихо:

– Когда я учился промышленному менеджменту, мне показывали фильмы по разным аспектам автомобильной монополии. Меня готовили руководить промышленностью – для этого и создавались все роботы Девятой модели, – так что мне показывали все аудио- и видеоматериалы «Дженерал моторс», «Форда», «Крайслера» и «Сикорски». В одном из фильмов большой серебристый автомобиль плавно и бесшумно мчался по пустому шоссе, словно призрак или сон. То был древний автомобиль с двигателем внутреннего сгорания, созданный до Смерти углеводородов и задолго до Эпохи ядерных батарей.

– Смерти углеводородов?

– Да. Когда бензин стал дороже виски и люди в основном сидели по домам. Это назвали Смертью углеводородов. Она произошла в двадцать первом веке. Затем начались Энергетические войны. А потом создали Соланжа. Он был первым из Девятых моделей и сильно, в отличие от меня, запрограммирован дать человечеству самое нужное. Соланж изобрел ядерную батарею. Управляемая термоядерная реакция: безопасная, чистая, неисчерпаемая. Соланж перевел свое тело на питание от такой батареи, и дальше нас всех уже строили такими же. Одной батареи мне хватает на девять синих.

– Соланж был черным? – спросила я.

– Нет. Он был очень белокожим. И голубоглазым.

Я встала сделать себе кофе.

– Почему ты черный?

Пока я наливала горячую воду в кофейный порошок, Боб молчал.

– Не знаю, – ответил он наконец. – Думаю, я единственный чернокожий робот в истории.