Читать книгу "Август - Жан-Пьер Неродо"

«С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты как будто живешь с одной Друзиллой? Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титизенией, или со всеми сразу, — да и не все ли равно, в конце концов, где и с кем ты путаешься?» (Светоний, LXIX).

Мы уже говорили о любвеобильности Цезаря Октавиана. В Древнем Риме это качество вовсе не считалось порочным, при условии, разумеется, что в адюльтер не оказалась замешана замужняя женщина. Между тем Цезарь не отказывал себе и в таких удовольствиях, и Ливии (которая у Светония называется Друзиллой) приходилось мириться со многими соперницами — женой Мецената Теренцией (Терентиллой) и женами некоторых других друзей ее мужа. Сторонники Цезаря, понимая, что замолчать его любовные похождения невозможно, пытались хотя бы приуменьшить их негативное значение и заявляли, что Цезарь волочится за женщинами не ради прихоти, а из политических соображений, добывая через любовниц сведения о подлинных умонастроениях своих друзей.

Опровергая подобные оправдания, без сомнения, вымышленные, Антоний охотно пересказывал историю о том, как однажды во время званого обеда Цезарь увел из-за стола жену сидевшего здесь же консуляра и удалился с ней в другую комнату, а вскоре снова вывел к гостям — растрепанную и с пылающими ушами. Тот же Антоний утверждал, что по просьбе Цезаря друзья подыскивали ему любовниц и, оценивая претенденток, заставляли их, будь то юная девушка или мать семейства, раздеваться донага, словно на невольничьем рынке. Сегодня невозможно установить, что в этих обвинениях правда, а что ложь. Война памфлетов диктует свои законы, и первый из них гласит: «Клевещи, не стесняясь, авось что-нибудь да прилипнет!» Действительно, клевета тем и отличается, что порой способна вызвать дым без огня. Между тем Цезарю, провозгласившему себя защитником старинных моральных ценностей, одно лишь подозрение в двойном прелюбодеянии могло нанести сильнейший вред.

Он старательно лепил в массовом сознании образ своего семейства, исключавший всякий намек на распутство. Свою дочь он воспитывал в самом суровом традиционном духе и даже заставлял ее сидеть за прялкой, гордясь тем, что все его тоги изготовлены из тканей домашней пряжи. Как и во всех именитых семействах, в доме Цезаря было принято вести специальный дневник, в который заносились все, даже самые незначительные события повседневной жизни. Но он умудрился превратить этот семейный документ в настоящее оружие инквизиции. От детей и даже от взрослых членов семьи он требовал подробнейшего отчета в каждом слове и поступке. Подолгу не бывая дома, он хотел иметь возможность по возвращении в Рим досконально проследить, как в его отсутствие протекала и видимая, и внутренняя жизнь его домочадцев.

В отношениях с Юлией он показал себя настоящим тираном и держал дочь взаперти, запрещая видеться со сверстниками противоположного пола. Однажды, когда Юлия находилась в Кампании, ее навестил Луций Виниций, считавшийся близким другом дома и впоследствии сделавший с помощью Цезаря блестящую карьеру. Узнав об этом, Цезарь отчитал его в сухой и короткой записке: «Ты повел себя крайне нескромно, явившись приветствовать мою дочь в Байях» (Светоний, LXIV). Столь непроницаемый для окружающих, от других он требовал предельной открытости. Его отношение к женщинам, очевидно, сформировалось еще в раннем детстве и несло на себе заметный отпечаток провинциализма. Но римские нравы успели измениться, и застывший образ древних добродетелей, отличавших римлянок от этрусских женщин, давным-давно вышел из моды.

Его поведение объяснялось целым рядом факторов, зачастую тесно связанных с глубинными особенностями его характера. Так, по отношению к дочери он демонстрировал неуклюжесть, свойственную человеку, выросшему без отца и никогда не имевшему перед глазами реального примера для подражания. Тот факт, что ему пришлось заниматься воспитанием девочки, то есть взять на себя роль, традиционно принадлежавшую матери, только усложнял дело. Действительно, Скрибонию он, судя по всему, полностью отстранил от общения с Юлией, что же касается Ливии, то она, вероятно, не испытывала к дочери мужа ни малейшей привязанности. Постепенно он все глубже увязал в собственных ошибках, которые впоследствии, когда он стал воспитывать и внуков, ему пришлось искупать дорогой ценой.

Наконец, он просто не имел возможности принимать во внимание все тонкости взаимоотношений с близкими. Перед ним стояла вполне определенная цель — противопоставить пресловутой безнравственности Антония образ собственного семейства, хранящего верность италийским традициям, и достижению этой цели он не колеблясь принес в жертву всякие душевные переживания.

Злые памфлеты, которыми они обменивались с Антонием, доказывают, что их взаимная неприязнь продолжала расти. Стремясь укрепить кредит доверия со стороны римского плебса. Цезарь в очередной раз обратился за помощью к своему другу Агриппе. В 33 году, четыре года спустя после своего консульства, Агриппа согласился занять должность эдила — руководителя городской администрации, что с точки зрения развития политической карьеры означало добровольный шаг назад. Хотя каждый эдил имел в своем распоряжении определенные государственные фонды, этих средств никогда не хватало, и всегда приходилось вкладывать собственные деньги. Агриппа к этому времени успел сколотить значительное состояние и теперь сделал широкий жест, оплатив из своего кармана работы по снабжению города водой. «Он обустроил семьсот водохранилищ, установил пятьсот фонтанов с питьевой водой и выстроил сто тридцать водонапорных башен, и многие из этих сооружений были отделаны с неслыханной роскошью. Их украшали триста бронзовых и мраморных статуй и четыреста мраморных колонн. И все это он сделал всего лишь за год»[99].

Венцом пребывания Агриппы на должности эдила стали игры, продлившиеся 59 дней, и решение о бесплатном доступе в общественные бани сроком на 170 дней. Он также ввел множество послаблений, благодаря чему римский плебс надолго запомнил год, когда городом управлял Агриппа[100].

Воспользовавшись полученной властью, Агриппа удалил из Рима всех магов и астрологов. Занятия магией уже довольно давно стали характерной приметой деревенской жизни, в городе же если кто и обращался к магам, то в основном представители низов. В последний период существования республики, главным образом под влиянием мыслителей неопифагорейского направления, магия, равно как и астрология, стала расцениваться как наука, основанная на общности природы Вселенной. Но кровавые события гражданских войн привели к тому, что люди, принадлежащие к самым разным социальным кругам, начали задумываться о влиянии на свою жизнь этой загадочной Вселенной, которая, казалось, совершенно обезумела. Тогда же произошло множество странных, из ряда вон выходящих явлений, которые всякий объяснял на свой лад. Не исключено, что среди толкователей нашлось немало магов и звездочетов, распространявших предсказания о том, что скоро Восток отомстит Городу, в образе которого многие из них уже видели олицетворение апокалипсического Зверя. От них и решил очистить Рим Агриппа.