Читать книгу "Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон"

Я вижу наши десятилетние «я»: я забилась в уголок с книгой, а Крейг носится по футбольному полю. Целыми днями он играл в футбол. А потом, когда оставался наедине со своими чувствами, появлялась порнография. А когда он стал старше, появились тела женщин. Тело к телу – только так можно почувствовать себя понятым, замеченным, любимым. А потом это стало привычным. Крейг идентифицировал себя только с собственным телом. Вся его жизнь была попыткой спрятаться в собственном теле. Вся моя жизнь была попыткой спрятаться в собственном разуме. Может быть, поэтому нам так тяжело любить друг друга? Он считает любовью соединение двух тел. Я считаю любовью соединение двух разумов. Никто из нас не вручил другому всего себя. Может быть, мы бежали друг от друга, потому что каждый из нас бежал от самого себя.

Каждый день мы получали сигналы от людей, торгующих простыми кнопками. Маркетологам нужно, чтобы мы верили в то, что наша боль – это ошибка, которую можно исправить с помощью их продукта. Они спрашивают: «Вам одиноко? Грустно? Тяжело? Не думайте, что жизнь действительно печальна и тяжела и все чувствуют то же самое. Нет, это не так! Просто у вас нет этой игрушки, этих джинсов, этой прически, этого компьютера, этого мороженого, этого напитка, этой женщины… Избавьтесь от своего жаркого одиночества с помощью ЭТОГО». И мы потребляем, потребляем, потребляем, но это не помогает. Потому что никогда не получить достаточно того, что нам не нужно. Мир рассказывает нам историю нашего жаркого одиночества так, чтобы мы продолжали покупать его простые кнопки. Вечно. Мы принимаем эту историю за истину, потому что не понимаем, что она отравляет наш воздух. Наша боль не яд, яд – ложь, которая эту боль окружает.

Мы с Крейгом всю жизнь дышали одним и тем же отравленным воздухом. И в процессе мы усвоили ложь: «Вы постоянно должны быть счастливы. Все вокруг счастливы! Избегайте боли! Боль вам не нужна, вы не созданы для этого. Просто нажмите эту кнопку!» В конце концов я успокоилась настолько, что смогла расслышать истину: «Мы не должны быть счастливы постоянно. Наша жизнь тяжела и болезненна. И не потому, что мы живем неправильно, а потому, что она болезненна для всех. Не избегайте боли. Она вам нужна. Она предназначена для вас. Относитесь к ней спокойно. Пусть она приходит и уходит. Она дает вам топливо, которое вы сжигаете, чтобы выполнить свою работу на этой земле».

Я сижу на полу. Я знаю истину. Либо мы позволяем себе чувствовать жар собственной боли, либо от этого жара сгорают те, кого мы любим. Мы с Крейгом всю жизнь отвергали свою боль, но от этого она не исчезла. Отказываясь признавать ее, мы передавали ее своим близким. Я отказывалась чувствовать свою боль – и передавала ее родителям и сестре. Крейг отказывался чувствовать свою боль – и ее ощущали мы с детьми. Но, может быть, Крейг не хотел передавать свою боль мне? Может быть, он не хотел причинить мне боль своими связями со всеми этими женщинами? Наверняка не больше, чем я близким своим пьянством. Мы оба искали простые кнопки, пользоваться которыми научились задолго до нашего знакомства.

Я вспоминаю слезы Эммы за завтраком. Утром она пыталась ощутить свое жаркое одиночество, а я не позволила ей. «Все хорошо, малышка, у нас все хорошо, все хорошо», – твердила я. Я нажимала простые кнопки притворства и отрицания – и учила этому свою дочь. Я реагировала так, потому что боялась, что боль моего ребенка означает мою неудачу. Но если мое умение принимать жаркое одиночество – это Путь Воина, то разве у Эммы не так? Мне больше всего хочется, чтобы Эмма выросла смелой, доброй, мудрой и самостоятельной женщиной. А с помощью чего человек может обрести смелость, доброту, мудрость и самостоятельность? Может быть, с помощью боли? Или борьбы? Неужели я пыталась лишить Эмму того, что может сделать ее женщиной моей мечты? Самыми смелыми из всех, кого я знала, были те, кто бесстрашно шел через огонь и выходил на другой стороне. Это те, кто преодолевал, а не те, кому было нечего преодолевать. Может быть, я, как мать Эммы, не должна защищать ее от боли? Может быть, я должна взять ее за руку и пройти этот путь вместе с ней? Мудрость, необходимая ей для этого пути, скрыта не только во мне. Она заключена в ее борьбе. Если я хочу пригласить Эмму на Путь Воина, то должна прекратить отвлекать ее от жаркого одиночества. Я должна смотреть на нее и говорить: «Я понимаю твою боль. Она реальна. Я ее тоже чувствую. Мы можем справиться с этим, малышка. Мы можем сделать трудные вещи. Потому что мы – Воины».

Поняв, что происходит с Крейгом и Эммой, я перехожу к своим друзьям. Я злилась на них за то, что, услышав Новость, они забирали у меня мою боль. Но может быть, друзья просто любили меня так, как умели – точно так же, как я пыталась любить Эмму? Может быть, мы просто неправильно понимали любовь? Нам кажется, что главная задача человека – избегать боли, главная задача родителей – защищать детей от боли, главная задача друзей – устранить боль друг друга. Может быть, поэтому мы все так часто чувствуем себя неудачниками – мы все ставим перед собой не те задачи. Ни мои друзья, ни я сама не знали, что страдающим людям не нужно, чтобы их защищали и избавляли от боли, чтобы решали их проблемы. Нам нужны свидетели – терпеливые и любящие. Люди, которые спокойно сидят и оберегают наше пространство. Люди, которые наблюдают за нашей болью.

Сидя на полу, я обещаю себе, что буду такой матерью и таким другом. Я буду скромно наблюдать за болью близкого человека. Я признаю, что у меня нет ни средств, ни сил, ни знаний. Я не буду пытаться понять его ситуацию и требовать больше, чем он может предложить. Я не позволю дискомфорту, вызванному болью близкого человека, помешать мне стать свидетелем этой боли. Я никогда не буду пытаться отнять его боль, потому что в ней – его утешение. Это все, что у него есть. Горе – это напоминание о любви. Это доказательство того, что мы когда-то любили. Горе – это расписка, которой мы машем, чтобы сказать миру: «Посмотрите! Когда-то у меня была любовь! Я любила! Вот цена, которую я заплатила». Я вспоминаю свою дочь. Я буду просто сидеть и наблюдать и никогда не попытаюсь стать для нее Богом. Я скажу: «Мне так жаль. Спасибо, что ты доверяешь мне и впускаешь в свою жизнь. Я вижу твою боль. Она реальна. Мне очень жаль».

Путь Воина. Он таков. Этот путь – понимание того, что боль, как и любовь, нечто такое, чему следует сдаться. Это священное место, куда мы можем войти вместе с другими людьми только в том случае, если пообещаем не вмешиваться. Я буду сидеть со своей болью и позволю моему сердцу рваться. Я буду любить других страдающих, позволяя моему сердцу рваться вместе с их сердцами. Я буду беспомощной, разбитой и спокойной – я сдамся своей беспомощности. Мы сдадимся друг другу – и это будет акт любви. Такая покорность – это нечто большее, чем мы сами. Это любовь и это боль. Смелость, необходимая для такой покорности, возникает из понимания того, что любовь и боль убьют нас – но не совсем.

* * *

Прижимая книгу Чодрон к груди, я откидываюсь на стену. У меня нет сил. Но мое тело выполнило свою работу. Теперь тело – мой учитель, и я многому научилась. Боль и любовь – это те места, для посещений которых мне потребуется смелость. Смелость возникнет из понимания того, что я смогу справиться со всем, что ждет меня там. Я создана не только для того, чтобы пережить боль и любовь, но еще и в процессе этого стать цельной. Я – Воин.