Читать книгу "Невольники чести - Александр Кердан"

Еще больше укрепила Павла Ивановича в его тревогах и догадках нынешняя сцена со слезами и мигренью, случившаяся посереди бала, устроенного Кошелевым в честь примирения участников первого кругосветного вояжа. Примирение это, если говорить без ложной скромности, — прямая заслуга губернатора, исполнившего ныне давний наказ старинного друга своей семьи и морского министра адмирала Мордвинова, просившего его, Кошелева, обеспечить всемерное содействие первой экспедиции россиян вокруг света.

А началось все с письма полномочного посланника его императорского величества камергера Резанова, которое доставил генералу приказчик Плотников.

«Имею я крайнюю нужду видеться с вашим превосходительством и по высочайше вверенным мне от Государя Императора поручениям получить нужное от вас, как начальника края, пособие, — писал Резанов. — У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчения и насилу мог с буйными умами дойти до отечества. Сколь ни прискорбно мне, соверша столь многотрудный путь, остановить экспедицию, но при всем моем усердии не могу я исполнить японского посольства и особливо, когда одни наглости офицеров могут произвести неудачу и расстроить навсегда государственные виды. Я решил отправиться к Государю и ожидаю только вас, чтобы сдать, как начальствующему краем, всю вверенную мне экспедицию…»

Прочитав послание, Павел Иванович ясно уразумел лишь одно: распря эта — конец мечтам россиян обойти наконец-то вокруг света. Это крах надежд адмирала Мордвинова и сотен многих других моряков, чаявших совершить сей подвиг. И одно это понимание, а не страх за возможную немилость государя к нему, не сумевшему воспрепятствовать бунтовщикам, побудило Кошелева действовать решительно.

«Неожиданность — залог успеха», — как-то прочитал в своем «Оракуле» генерал. Так же любил говорить и старик Суворов, коего почитал Павел Иванович как своего наставника. Кошелев поднял в ружье роту гренадер во главе с преданным капитаном Федотовым и выступил из Нижне-Камчатска.

Невзирая на поспешность сборов и секретность полученной губернатором депеши, новость о прибытии на Камчатку «Надежды» мигом разнеслась по городку. И, конечно, в первую очередь стала она известна Елизавете Яковлевне. Прежде никогда не вмешивалась Лиза в дела супруга, но тут проявила настойчивость и упросила мужа взять ее с собой. Понимая, как истосковалась жена в захолустье, Павел Иванович уступил, хотя и предостерег ее о тяготах намеченного перехода.

От Петропавловска Нижне-Камчатск отделяло семьсот верст, в летние месяцы становившихся почти непроходимыми из-за болотистой тайги и неприступных горных кряжей. И все же отряд генерала, к которому присоединились еще компанейские служители Хлебников и Плотников, преодолел это расстояние всего за три с небольшим недели, двигаясь скорым маршем, сплавляясь по рекам на легких лодках, которые гренадеры Кошелева тащили на себе. Выбивались из сил проводники-камчадалы, сменявшие друг друга от селенья к селенью. До кровавых мозолей стирали ноги гренадеры. А вот Елизавета Яковлевна с завидным терпением, так не вяжущимся с ее хрупкостью, перенесла этот поистине суворовский переход. Павел Иванович, не раз коривший себя, что подверг жену столь суровым испытаниям, не услышал от нее ни единого сетования.

Тем непонятнее генералу, как соотносится тогдашнее стоическое поведение супруги с салонными жалобами на головную боль на нынешнем, таком значимом для Кошелева балу?.. Тем обиднее, что это случилось именно сегодня, на празднике, который генерал, по его собственному разумению, заслужил.

Нынешний бал — его личный триумф, желанная победа. Еще бы! Кошелеву удалось совершить почти невозможное — примирить двух, казалось, непримиримых противников и, более того, отстоять правду, выполнить свой долг не только перед Мордвиновым, но и — здесь уместен высокий штиль — перед своим Отечеством, перед историей, перед потомками. Теперь не вызывает никаких сомнений, что кругосветный вояж будет продолжен и российская миссия, возглавляемая камергером Резановым, следуя Высочайшим повелениям, убудет к японским берегам, как и предписано, — на «Надежде», в самые ближайшие дни! А сколько для этого потребовалось генералу усилий, известно одному Господу Богу да, может, еще Елизавете Яковлевне…

Больше недели, не разбирая дня и ночи, вел генерал-майор дознание. Дабы восстановить полную картину происшедшего, им лично, в присутствии Резанова, с пристрастием были допрошены не только офицеры шлюпа и все кавалеры посольской свиты, но и каждый из нижних чинов и служителей компании. Проведя затем несколько очных ставок и перечтя показания свидетелей, Кошелев вынужден был признать, что формальное следствие полностью подтверждает обвинения, высказанные камергером, — Крузенштерн, его офицеры, а также поручик гвардии Толстой виновны в неподчинении чрезвычайному посланнику и нанесении ему оскорблений.

Помимо того, вскрылись и другие проступки командира «Надежды», в том числе финансовые растраты, грубые нарушения корабельного устава, выразившиеся в допущении офицеров для несения вахты в пьяном виде, жестоком обращении с пассажирами и попытки сношения с английскими приватерами.

Этого было более чем достаточно для отрешения капитан-лейтенанта от командования шлюпом. И Кошелев даже приготовил послание сибирскому генерал-губернатору Ивану Осиповичу Селифонтову, олицетворявшему верховную власть в восточных губерниях империи, с убедительной просьбой сие решение утвердить.

Правда, отправить эту депешу Павел Иванович не успел — задерживался пакетбот из Охотска… А пока они с Резановым надеялись подыскать Крузенштерну замену, для чего отправились в кают-компанию, где предложили по очереди каждому из офицеров «Надежды» возглавить корабль. И хотя все моряки и даже благосклонный к посланнику лейтенант Головачев ответили отказом, сам факт такой встречи с офицерами оказал на впечатлительного Крузенштерна неожиданно отрезвляющее воздействие. Он, отбросив гордыню, смиренно просил генерал-майора принять на себя посредничество в примирении его с Резановым.

Павел Иванович, будучи, по известным причинам, самым ярым поборником такого примирения, принял на себя роль миротворца и преуспел в этом. В приватной беседе с Кошелевым посланник согласился простить доставившего ему столько неприятностей капитана, выдвинув одно лишь условие: оскорбления, нанесенные публично, столь же публично должны быть и смыты…

И вот 8 августа 1804 года Крузенштерн, Ратманов, Ромберг, Толстой и другие офицеры и кавалеры посольства в парадных мундирах явились в дом коменданта, где квартировал Резанов, и в присутствии Павла Ивановича принесли камергеру свои извинения. Ходивший во все дни следствия сумрачным, посланник просветлел лицом и тут же, воспламеняясь от собственного благородства и красноречия, громогласно заявил генералу, что интересы Отечества для слуг государя выше личных и что во имя высокой цели он, Резанов, охотно предает забвению все случившееся. Тут же на радостях открыли шампанское и приняли решение о проведении бала по случаю воцарения в экспедиции мира и согласия.

Как тут снова не вспомнить Бальтазара Грасиана, говорившего, что лучший способ заслужить дружбу — выказывать ее. Столь долго клокотавшая в противниках ненависть уступила место таким бурным проявлениям взаимного восторга и восхищения, что они показались бы неискренними, если бы не были так желанны обеим сторонам. Готовясь к празднеству, и Резанов, и Крузенштерн, и, конечно же, сам Кошелев, точно сговорившись, старались перещеголять один другого в изъявлении уважения, радушия и щедрости. Из капитанских запасов распорядителю праздника — приказчику Шемелину — было прислано несколько ящиков отменного испанского вина. Резанов для закупки снеди к торжественному обеду распорядился выделить крупную сумму компанейских денег и всем матросам и служителям компании подарил по серебряному рублю. Кошелев приказал гренадерам и солдатам петропавловского батальона соорудить во дворе комендантского дома огромный навес, справедливо посчитав, что все приглашенные на бал в жилище коменданта поместиться не смогут.