Читать книгу "Мост через канал Грибоедова - Михаил Гаехо"

Художник (может, лучше было бы повернуть слово в летнюю сторону и сказать «пачедлох»?) тем временем достал из сумки, которая у него была на поясе, кисть и краски и занялся делом. Он водил по холсту кистью, и ложащиеся мазки, кажется, сами собой продолжали течь по холсту, находя себе точное место и обретая форму.

Носиков смотрел. Крыши домов, не тронутые чернильным пятном, остались, как были, но сами дома теперь скрывались за написанными поверх пятна густо стоящими деревьями – словно лес подступил к стенам.

– А я использую специальную смесь, – сказал Носиков, – «Каберне» и «Столичная», очень действует. Не сам придумал, но мне подсказали.

Пачедлох посмотрел на результат своей работы и повернул лицо к Носикову.

– Смотри за тем, что приходит в голову, – сказал он и выскочил в окно – в нарисованный лес, густые кусты. Ему, значит, не нужно было никакого специального зелья. Носиков только завидовал.

P.S. Краска, которой написан был лес, скоро начала осыпаться, и картина потеряла вид. Она уже не была окном первого этажа, и Носиков выбросил ее в мусор.

102

В музее Носиков рассматривал картину Репина «Бурлаки на Волге». Картина была знакомая. Носиков с облегчением увидел, что ничего в ней не изменилось, хотя, кажется, с чего бы чему-нибудь было изменяться. И никто из бурлаков никакой стороной лица не был похож на Жваслая, хотя к этому тоже не было никакого повода.

А богатырь на картине Васнецова был похож. Носиков смотрел на него с разных сторон, и с любой стороны это был Жваслай (он же Чсок-вой), и оба его профиля чудесным образом оказывались соединенными вместе. С самого начала так было или позже нарисовалось? Впрочем, не все ли равно, до Жваслая Носикову как-то и не было дела. Он хотел найти Дашу. И два страшных старика (сегодня их было только два) – наследство ушедшей – в открытую шли за ним следом, они тоже хотели. Один старик время от времени чихал, другой кашлял. «Я, наверное, простудился», – подумал Носиков.

Искать было трудно среди многочисленных подобий: девочек, девушек, женщин, иногда бросающих взгляд из толпы, а иногда позирующих с серьезными лицами. Девушка в лодке – это была Даша, узнавал Носиков издали, дама на лошади – тоже была она. За той и за этой, чувствовал Носиков, стоял общий для всех темный неоформленный образ, притягивающий внимание, но когда Носиков останавливался у картины, изображенное на ней лицо словно поворачивалось другой стороной, утрачивая признаки первоначального сходства.

Носиков начинал сомневаться, способен ли он узнать Дашино лицо во всех его возможных вариантах от девочки до, быть может, старушки. В своих поисках он уже проходил несколько раз по одним и тем же местам. Носикову даже начинало казаться, что богатырь Жваслай, если подходить к картине справа, подмигивает ему одним глазом.

Тогда он решил положиться на страшных стариков, которые могли помнить свою прежнюю хозяйку. Их уже было трое, которые следовали за Носиковым. Один, как уже говорилось, чихал, другой – сморкался, а третий вытирал пот со лба.

– Ну вот что, – сказал Носиков. – Вы ходили за мной, а теперь я пойду за вами. Ведите меня, куда знаете.

Они пошли, как бы взяв след, и остановились у картины Репина «Садко».

Носиков погрузился взглядом в картину. Там под водой шли морские девы. В длинных платьях и шляпках разных фасонов, которые почему-то не всплывали наверх, как полагалось бы шляпкам.

Последней в процессии шла она. Сперва скрытое за толщей воды лицо казалось незнакомым, Носиков вглядывался в него недоуменно. И вдруг узнал – это точно была она, Даша. Но радости узнавания не было, только усталость от ненужно потраченных усилий. Он глядел на картину, как сквозь стенку аквариума: чуждый подводный мир, чуждый образ, далекий от того, который представлялся в уме, чуждое, в сущности, существо – рыба, птица, сирена, русалка.

«Что за свойство у глупой души прилепляться к неподходящим предметам, – думал Носиков. – И она ведь даже не пела завлекательным голосом, как русалка или сирена».

«Или все-таки пела?» – задумался он.

Старики стояли, уставившись на картину, словно собаки в стойке.

Они войдут туда, и провожатого им не нужно, понял Носиков. Войдут и оставят его в покое. Единственно, что люди мешают, которые смотрят, как ненужные свидетели. А этим, он понял, болезным, достаточно одного короткого мгновения.

Отойдя от картины в дальний угол, Носиков упал на пол и вскрикнул, словно от боли. Все обернулись в его сторону. Носиков быстро вскочил. «Вот, что-то случилось с ногой, – объяснял внимательным людям. – Споткнулся на ровном месте. Но ничего, все, кажется, в порядке, и кости целы». И пошел, притворно прихрамывая.

Мгновения, когда люди обернулись, оказалось достаточно. Старики исчезли, а над головами морских дев плыли три крупные рыбины, мерцая белыми животами.

P.S. Рыба, птица, сирена, русалка…

Как и сирена, русалка в далеком прошлом имела вид птицы с женской головой (русалка на ветвях сидит), но со временем ее облик претерпел изменения в известную сторону. То же произошло и с сиреной. Носиков видел в этой параллельности историй некий знак исторической правды, хотя и не знал, что в данном случае следует понимать под словом «правда».

P.P.S. Темный неоформленный образ…

Неоформленные образы Васи, Вани, Коли, Марины (друзей, знакомых и просто тех, кого встретил случайно – и вот остались в памяти) лежат в глубине той самой памяти или где-то еще, в неназванном месте.

И если навстречу идет Вася, (Ваня, Коля, или другой друг ситный, а может – и не друг, а совсем даже недруг), то упомянутый неоформленный образ всплывает из глубины, постепенно обретая форму и соответствие. И если образ как бы помечен дружеским знаком «плюс», мы говорим «здравствуй», а если – «сугубый минус», переходим на другую сторону улицы, якобы не замечая.

И (это если «плюс») вступаем в разговор, в обмен взглядами, добавляя к образу мелкие детали соответствия – морщинки, черточки, трещинки (а может, и не обращая внимания на детали, не дробя на мелочи ощущение целого, в котором, может быть, – суть).

Потом (когда так или иначе приходит время прощаться) образ снова погружается в свою глубину, где уже не виден среди толпы других неоформленных образов (Васи, Вани, Коли, Мартны).

А может быть, на самом деле в этой глубине был только один образ мужской, который, всплывая, становится Васей, Толей, Колей, и образ женский, подобным же образом определяющийся в мире (Марина, Даша, Тамара) – в разных лицах, но в чем-то единый.

Носиков задумывался над этим.

103

Носиков шел по музею и пел «Я свободен».

А то замолкал и погружался в мрачные мысли. И к тому, и к другому были причины.

Он пел беззвучно – в уме, и молчал в уме, потому что – музей. Шел, не зная куда, но думал, что идет к выходу.