Читать книгу "Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль"

На чтение вслух каждой из этих историй уходило меньше получаса. Каждая сказка начиналась со слов «Давным-давно…». В некоторых рассказывается о домике на опушке леса, похожего на березовые и сосновые леса в Кевечеше. В некоторых говорится о белом волке: как тот, которого однажды осенним утром подстрелил рядом с домом егерь и показывал потом детям и их кузенам на конюшенном дворе. А еще голова бронзового волка была на двери дворца Шей, и дети трогали эту волчью морду каждый раз, когда проходили мимо.

В этих сказках говорилось о встречах со странными людьми, например, с заклинателем птиц, у которого на шляпе и на руках сидели целые стаи зябликов, — вроде того человека, который обычно стоит, окруженный детьми, на Рингштрассе, у ворот Фольксгартена. Или о встречах с бродячими торговцами. Вроде того Schnorrer[55]с корзинкой, полной пуговиц, карандашей, с открытками, висящими на черном пальто. Он всегда стоит у ворот, выходящих на Франценринг, и папа внушал детям, что они должны быть с ним вежливы.

Во многих сказках рассказывается о принцессе, которая надевает нарядное платье и диадему, чтобы ехать на бал, — совсем как мама. Во многих сказках говорится о волшебном дворце с бальным залом — вроде той комнаты внизу, где на Рождество зажигают свечи. И все сказки заканчиваются словом «Конец» и маминым поцелуем, а потом им предстоит целую неделю ждать следующей сказки. Эмми чудесно рассказывала сказки, вспоминал Игги.

А еще дети регулярно виделись с матерью, когда она одевалась перед выходом куда-нибудь, и их впускали к ней в гардеробную.

Эмми переменяла дневную одежду, в которой принимала гостей или сама наносила визиты, на вечернюю — для ужина, оперы, званого ужина или, лучше всего, бала. На кушетке раскладывались разные наряды, и начиналось долгое обсуждение с опытной Анной. У моего двоюродного дедушки Игги разгорались глаза, когда он описывал, в какое оживление она приходила. Если в одном конце коридора, у Виктора, был Овидий и Тацит (и «Леда»), то в другом Эмми увлеченно описывала платья, которые от сезона к сезону носила ее мать, и как менялась длина, как вес и покрой платья менял походку, и как непохоже ведут себя по вечерам муслиновые, газовые и тюлевые шарфики, которые набрасываешь на плечи. Она все знала о новых парижских фасонах и о том, что модно в Вене, и умела обыгрывать обе моды. Особенно хорошо она разбиралась в шляпах: бархатная шляпа с широкой лентой — для встречи с императором; меховая шапочка без полей со страусовым пером подходит к длинному узкому платью, отороченному черным мехом; а вот лучшая шляпка из тех, какие надевают еврейские дамы на благотворительные собрания в каком-нибудь маленьком бальном зале. А вот нечто очень широкое, с гортензией на полях. Из Кевечеша Эмми посылает матери фотографию, на которой она запечатлена в темной макартовской шляпе: «Сегодня Таша подстрелил оленя. Как твоя простуда? Тебе нравятся мои новые постановочные снимки?»

Одевание — это час, когда Анна причесывает ее и зашнуровывает корсеты, зацепляет бесчисленные крючки за петельки, подает множество перчаток, шалей и шляп, когда Эмми выбирает украшения и стоит перед большим трехстворчатым зеркалом.

И тогда детям разрешается поиграть с нэцке. Ключ поворачивается, и дверца черного лакированного шкафа открывается.

Типажи старого города

Дети в гардеробной выбирают резные фигурки и играют ими на светло-желтом ковре. У Гизелы любимицей была танцовщица, прижимавшая веер к своему парчовому халату и замершая. Игги любил волка — этот тугой темный комок мускулов с легкими пятнами по бокам, с горящими глазами и оскалом. А еще ему нравилась вязанка дров, перетянутых веревкой, и нищий, уснувший над своей плошкой для подаяния, так что видна только его лысая макушка. А еще — высохшая рыба в чешуе, со съежившимися глазами, по которой с хозяйским видом бегает маленькая крыса с гагатовыми глазами. И сумасшедший старик с костлявой спиной и выпученными глазами, глодающий рыбу и держащий в другой руке осьминога. Элизабет же, напротив, любила маски с их отвлеченными изображениями лиц.

Можно по-разному расставлять эти фигурки: чтобы все четырнадцать крыс стояли в ряд, а потом — три тигра, нищие, дети, маски, раковины, фрукты. Или по цвету — от самой темной коричневой мушмулы до самого светлого оленя из слоновой кости. Или по размеру. Самая маленькая — крыса с черными вставными глазками, жующая собственный хвост, она чуть больше той пурпурной марки, которую выпустили к шестидесятилетию правления кайзера.

Или можно смешать все в кучу, чтобы сестренка не могла найти свою плясунью в парчовой одежде. Или запереть собаку и щенков с тиграми, и ей потом нужно было оттуда выбираться (что она всегда и делала). Или можно было отыскать одну из женщин — ту, что мылась в деревянном корыте, или другую, еще более интригующую фигурку: внешне она выглядела как раковина моллюска, но если ее открыть, то внутри обнаруживались мужчина и женщина без одежды. А можно было напугать братишку фигуркой мальчика, которого поймала и поместила в колокол змея-колдунья с черными волосами, тянущимися длинными кольцами.

И можно рассказывать матери какие-нибудь истории про эти фигурки, и она берет одну из них и тоже начинает рассказывать о ней что-нибудь. Она подбирает нэцке с ребенком и маской. Она хорошая рассказчица.

Фигурок так много, что их невозможно пересчитать, и нельзя с уверенностью сказать, что видел их все до одной. Но в этом-то и смысл этих игрушек в зеркальном шкафу — они как будто удаляются в бесконечность. Они образуют целый мир, отдельное пространство, где можно играть, — пока не приходит пора ставить их на место: мама закончила одеваться и выбирает веер и шаль, а потом целует детей на прощание.

Они все отправляются в витрину. Самурай с мечом, наполовину вынутым из ножен, становится впереди как стражник, и в замке поворачивается маленький ключ. Анна расправляет меховой палантин вокруг шеи Эмми и поправляет рукава. За детьми приходит няня и уводит их в детскую.

И если в этой комнате в Вене нэцке стали детскими игрушками, то во многих других местах к ним относятся очень серьезно. Их коллекционируют по всей Европе. Первые коллекции, собранные самыми первыми коллекционерами, выставляются на аукционных торгах за внушительные суммы в особняке Друо. Торговец Зигфрид Бинг, теперь влиятельный владелец Галереи нового искусства (Maison de l’Art Nouveau) в Париже, заботится о том, чтобы нэцке обрели наилучших владельцев. Он большой специалист и автор предисловий к торговым каталогам коллекций покойного Филиппа Бюрти (сто сорок нэцке), покойного Эдмона де Гонкура (сто сорок нэцке), покойного М. Гари (двести нэцке).

В 1905 году в Лейпциге выходит первая немецкая история нэцке — с иллюстрациями и советами о том, как нужно ухаживать за ними и даже выставлять их. Самое лучшее — вовсе не выставлять напоказ, а держать их под замком и доставать лишь изредка. И все-таки, жалобно продолжает автор, у нас должны быть друзья, разделяющие наши интересы, друзья, способные посвящать часы досуга искусству. В Европе это невозможно. Итак, если вам нужно хранить ваши нэцке так, чтобы их можно было рассмотреть, тогда вам необходим низкий застекленный шкаф, куда нэцке можно поставить в два ряда, а задняя стенка шкафа должна быть зеркальной или обитой зеленым плюшем. Сама того не подозревая, витрина, стоящая в гардеробной, выходящей на Рингштрассе, подчиняется многим строгим правилам, которые приводит герр Альберт Брокгауз в своей основательной книге: