Читать книгу "Инструмент - Джон О'Хара"

Шейла села за руль, она молчала, пока они не выехали на куперстаунское шоссе.

— Хотите — верьте, хотите — нет, а я люблю наше поместье, но иной раз стоит только выехать за ворота, и я просто пьянею. Ужасно, когда человеку нечего делать. Если бы я писала или занималась живописью, мне было бы хорошо здесь.

— Даже в обществе вашего отчима?

— А, бросьте, Лукас. Вы прекрасно знаете, в чем беда.

— Знаю?

— Конечно, знаете. Он любит мою мать. По-настоящему любит. Но хочет переспать со мной. Я бы не прочь. Но тогда дороги сюда мне уже не будет. Пока мы цапаемся, мама знает, что у меня с Сеймуром ничего нет. Но если я пересплю с ним, тогда мне здесь больше не бывать.

— Почему вы зовете его Сеймуром?

— Он сам меня попросил. До того как я стала выезжать, я звала его папой, хотя и стеснялась, потому что мой настоящий отец был еще жив. Он умер, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Он почти все время торчал в вытрезвителях или в сумасшедшем доме. Хорош, наверно, был молодчик, судя по всему, что я о нем слыхала, но мы с ним мало виделись. Потом, когда мне стукнуло восемнадцать, Сеймур предложил, чтобы я звала его по имени, а не папой. До меня не сразу дошло, а он, уверена, и вовсе не сознавал, что с переменой имени меняются и отношения. Он мне больше не отец, и, значит, кровосмесительства не будет.

— Приставал он к вам когда-нибудь?

— Нет, никогда. Только все говорит, что нельзя гулять по ферме в таком облегающем свитере. Мол, мужчины возбуждаются. Ну что ж, он тоже мужчина, и с ним мне так же опасно, как и с рабочими. Да ну, что его слушать! И на почту не буду ходить в балахоне.

— А вас не волнуют мужские взгляды?

— Не очень. Когда один глазеет — да. А когда их много — нет. Мужчины, обуреваемые одной и той же мыслью, — это стадо обезьян, и рожи у них обезьяньи. А как актрисы к этому относятся?

— Примерно так же, как вы.

— Что у вас было с Зеной Голлом? Я читала в театральной хронике, что вы с ней жили. А потом, в день премьеры, вдруг исчезли. Здорово!

— Мне надо было спасаться.

— От нее или от всего остального?

— От нее и от всего остального.

— Вот и я тоже спасаюсь. Правда, не как вы, но все же спасаюсь. Я хочу взять пример с мамы. Первый муж у нее был прохвост, она с ним намучилась, а потом вышла за очень, очень порядочного человека, и они счастливы. Вся беда в том, что я ищу такого, как Сеймур Эттербери. Это безумие, да?

— Да, пожалуй, но безумие вполне понятное. Только вы забываете, что ваша мать не искала Эттербери. Он оказался рядом.

— Да.

— Ей не пришлось его разыскивать. И вот еще что: вам хочется быть похожей на мать, но вы не такая и такой никогда не будете. Значит, вы напрашиваетесь на осложнения.

— Вот уж на что мне не приходилось напрашиваться, так это на осложнения. Почему вы развелись с женой?

— Она была дрянь.

— А вы?

— А я был дурак.

— Бывший идеалист называет теперь себя дураком?

— Совершенно верно.

— Вот судьба наших идеалов. Я тоже вышла замуж за свой идеал. Интересный. Замечательное чувство юмора. Общий любимец. Но сволочь.

— Почему?

— Женщины, конечно. Сразу же. Попросту, без затей. «Слушай, моя дорогая Шейла, ты не думай, пожалуйста, что я откажусь от радостей жизни. Я не так устроен». Я тоже не так устроена, а он считал себя каким-то особенным. Я любила молодых людей, но, когда выходила замуж, думала: дай попробую, что получится. А он и пробовать не захотел. Наше свадебное путешествие продолжалось пять недель. На другой же день после возвращения в Нью-Йорк у него было cinq-à-sept[3]с одной из моих шафериц.

— Что было?

— Эх вы, искушенный драматург! Он днем с ней переспал, — сказала она.

— Ах, это по-французски! Я учил испанский. А когда вы сами начали развлекаться?

— Да вскоре. Поплакала немножко втихомолку. Скорее от злости, чем от другого. Дура я была, по вашему определению. Потом начала крутить, как он, и в один прекрасный день слышу от него, что у меня невозможная репутация и чтобы я вела себя осторожнее — только и всего. Нет, каков сукин сын! И всыпала же я ему! Поддала коленкой, расцарапала лицо. И знаете, он так и не понял, почему я взбесилась. Вечером мы были приглашены к обеду, а у него пластырь на физиономии, где я его разукрасила. Среди прочих своих достоинств Билл страдал мнительностью, и, когда мы вернулись домой, он всю ночь возился с этой царапиной, делал примочки. На следующее утро не стал бриться и потому не пошел на работу. Весь день висел на телефоне, дозванивался до одного знаменитого кожника, а тот, как на грех, уехал оперировать в Балтимору. Мой любимый муженек полетел туда, черт его знает каким дураком там себя выставил, и после этого мы не виделись полмесяца. Он будто бы лежал в балтиморской больнице, а на самом деле весело проводил время в Мидлборо, штат Виргиния. Что стало мне известно на другой же день после того, как он там появился. Боже! До чего это было глупо. Все глупо — с начала и до конца, и я тоже была глупа. Ненадолго мы опять сошлись, а потом разъехались, и в феврале я сказала ему, что требую развода. Адвокаты сейчас торгуются из-за финансовой стороны дела.

— Зачем она вам, финансовая сторона? Разве у вас мало этого добра?

— Да, мало. Со временем я, конечно, получу наследство. У мамы есть доходы от двух поместий — отцовского и материнского, и когда-нибудь основной капитал перейдет ко мне. Но теперь у меня ничего нет, так что моему дражайшему Данему придется тряхнуть мошной.

— Почему?

— Как почему? Месть — довод веский. Не самый лучший и не единственный, но веский.

— Детей у вас нет, — сказал Янк.

— Да, малюток не имеется. Когда я его изукрасила, я была беременна, но не знала, кто папочка, и поэтому сделала аборт. Ждать два, три года, пять, десять лет, прежде чем опознаешь отца в ребенке? Не-ет! Одна моя знакомая как раз в такой передряге. У нее двухлетний сын, у которого все приметы отцовские и двух его приятелей.

— Куда мы катимся?

— Ах, перестаньте, Лукас. Пе-ре-стань-те.

Она остановилась у куперстаунского ресторанчика и, прежде чем выйти из машины, дала Янку бумажку в пять долларов.

— Куда мы катимся? — сказала она. — Если заплачу я, это будет для вас унизительно. Какой-нибудь шофер с грузовика подумает, что вы у меня на содержании.

— Не мое амплуа. Виду меня не тот, — сказал Янк. — Но спасибо.

Она заказала бифштекс с кровью без картофельной соломки и без капустного салата. Ему — чашку черного кофе. Только чашку черного кофе. Ела она быстро, с аппетитом, и, когда они снова сели в машину, Янк сказал: