Читать книгу "Перелом - Дик Фрэнсис"

Когда мы подошли к забору, Энсо велел остановиться.

Я остановился.

— Привяжите его, — сказал он, обращаясь к Карло и Кэлу, и опять прицелился мне в грудь.

Кэл положил свое сокровище на землю, а Карло открыл рюкзак. Из рюкзака он достал всего лишь два кожаных ремня с пряжками и отдал один из них Кэлу, после чего оба гангстера повернули меня спиной к забору и привязали руки к верхней перекладине.

Ничего страшного. Я даже не почувствовал неудобства, потому что низкая перекладина находилась примерно на уровне моей талии. Однако действовали они профессионально: я не только не мог высвободить рук, но не мог даже повернуть кисти в тугих петлях.

Они отошли в сторону и стали позади Энсо. Солнышко откидывало мою тень прямо передо мной... просто человек решил вечером прогуляться и облокотился о забор.

Далеко слева я видел железнодорожный мост и машины, мчащиеся по дороге в Норвич, а еще дальше, но уже справа, — шоссе Ньюмаркета и грузовики, въезжающие в город.

Ньюмаркет и его окрестности буквально кишели туристами, приехавшими посмотреть скачки. Но с тем же успехом они могли находиться на Южном Полюсе. С того места, где я стоял, до них было не докричаться самым громким голосом.

Услышать меня могли только трое: Энсо, Карло и Кэл.

Когда меня привязывали, я смотрел на Кэла, но на поверку выяснилось, что Карло обошелся со мной куда грубее.

Я повернул голову и понял, почему мне так показалось. Карло вытянул мою руку под углом к перекладине, и моя ладонь оказалась наполовину вывернутой. Я почувствовал напряжение в плече, но сначала решил, что это получилось у Карло случайно.

И неожиданно, с пугающей ясностью, я вспомнил слова Дейнси: «Кость легче всего ломается под нагрузкой. Необходимо создать напряжение».

«О господи», — подумал я, и в голове у меня помутилось.

Глава 14

— Мне всегда казалось, что подобными методами пользовались только в средневековье, — сказал я.

Энсо был не в настроении выслушивать мои легкомысленные замечания. Он заводил себя, чтобы войти в раж.

— Сегодня на ипподроме я отовсюду слышал, что Томми Хойлэйк на Архангеле выиграет приз в две тысячи гиней. Отовсюду Томми Хойлэс: Томми Хойлэйк...

Я промолчал.

— Ты это исправишь. Ты скажешь газетчикам, что жокеем будет Алессандро. В субботу ты допустишь Алессандро к скачкам на Архангеле.

— При всем моем желании, — ответил я, — но мой владелец не согласится заменить Томми Хойлэйка.

— Ты должен найти выход, — сказал Энсо. — Я больше не потерплю нарушения моих инструкций и своих бесчисленных объяснений, почему ты не можешь делать так, как я говорю. На сей раз тебе придется придумать, как это можно сделать, а не искать причин, по которым этого сделать нельзя.

Я молчал.

Энсо распалился еще больше:

— И ты не будешь переманивать на свою сторону моего сына.

— Я этого не делаю.

— Лжец! — Ненависть вспыхнула в его глазах, а голос поднялся на пол-октавы. — Алессандро только и говорит: «Нейл Гриффон то, Нейл Гриффон это, Нейл Гриффон сказал». Я слышу твое имя так часто, что готов перегрызть... тебе... глотку! — Голос его сорвался на крик. Руки тряслись, и дуло пистолета плясало в воздухе. Я почувствовал, как невольно напряглись мускулы моего живота, а кисти рук безуспешно рванулись из кожаных петель.

Энсо шагнул ко мне и заговорил высоким громким голосом:

— То, что хочет мой сын, я ему дам. Я!.. Я!.. ему дам! Я дам ему все, что он хочет.

— Понятно, — ответил я, подумав, что понимание никак не поможет мне освободиться.

— Все делают то, что я говорю! — прокричал он. — Все до единого! Когда Энсо Ривера говорит людям, что надо делать, они это делают!

Я не знал, какой ответ успокоит его, а какой взбесит еще больше, и поэтому промолчал. Он вновь сделал шаг вперед, и я увидел блеск золотых зубов и почувствовал тяжелый сладкий запах одеколона.

— Ты тоже, — заявил он. — Ты сделаешь то, что я скажу. Никто не может похвастаться, что ослушался Энсо Ривера! Нету в живых никого, кто ослушался Энсо Ривера! — Пистолет дернулся в его руке; Кэл поднял с земли «Ли Энсфилд», всем своим видом показывая, как они поступают с ослушниками. — Ты бы давно был трупом, — сказал Энсо. — И я хочу тебя убить. — Он угрожающе выдвинул вперед голову на короткой шее, в его черных глазах сверкнул огонь, пугающий не хуже напалма, а нос превратился в огромный клюв. — Но мой сын... мой сын говорит, что возненавидит меня навсегда, если я убью тебя... И за это я хочу убить тебя больше, чем кого-нибудь в своей жизни!..

Энсо сделал еще один шаг вперед и прижал глушитель к моему тонкому шерстяному свитеру, в том месте, где в нескольких дюймах от дула билось мое сердце. Я боялся, как бы Энсо не подумал, что Алессандро рано или поздно перестанет переживать, что не стал жокеем, и все снова уляжется на свои места, как в тот день, когда он небрежно сказал: «Я хочу победить в дерби на Архангеле». Я боялся, что Энсо рискнет.

Я боялся.

Но он не нажал на курок.

— Поэтому я не убью тебя, — сказал он, как будто одно вытекало из другого, — но я заставлю тебя сделать то, что мне нужно... Я заставлю тебя...

Я не спросил его: как? Подобные вопросы настолько глупы, что лучше их не задавать. Я чувствовал, что тело мое взмокло от пота, и не сомневался, что он видит страх на моем лице: а ведь пока что он ничего не сделал, только грозил.

— Ты посадишь Алессандро на Архангела, — сказал Энсо. — Послезавтра. В скачках на приз в две тысячи гиней.

Он придвинулся ко мне почти вплотную, и я увидел черные точки угрей на его жирной, нездоровой, обрюзгшей коже.

Я все еще молчал. Энсо не требовал от меня обещаний. Он приказывал.

Сделав шаг назад, Энсо кивнул Карло. Карло поднял рюкзак и достал оттуда резиновую дубинку, точную копию той, что я у него отнял.

— Сначала промазин?

— Без промазина.

Они решили со мной не церемониться и не облегчать моей участи. Карло просто подошел ко мне, поднял дубинку и что было сил опустил ее вниз. Мне даже показалось, что он гордится своей профессиональной работой. На мгновение Карло задумался, прикидывая направление удара, и, к моему счастью, выбрал не локоть, а ключицу.

«Не так уж страшно, — подумал я, чувствуя, как немеет плечо. — К тому же жокеи стипль-чеза ломают ключицы чуть ли не каждую неделю и не считают это трагедией...» Но когда онемение прошло, я почувствовал жгучую боль, и мои шейные мышцы вздулись, как канаты. Я едва удержался от крика.

Лицо Энсо приняло страдальческое выражение: глаза стали как щелки, рот крепко сжался, мускулы напряглись, лоб покрылся морщинами. К своему ужасу, я понял, что на его лице зеркально отражается то, что происходит на моем.