Читать книгу "Голос - Арнальд Индридасон"

— Вас не угнетает рождественская суматоха? — спросил Эрленд. Ему показалось, что он нашел родственную душу.

Она отвернулась:

— Рождество для счастливых.

Эрленд посмотрел на Осп, и едва заметная улыбка осветила его лицо.

— Вы бы сошлись с моей дочерью, — сказал он, вытаскивая телефон.

Сигурд Оли удивился, услышав от Эрленда о деньгах, якобы находившихся в каморке Гудлауга. Они решили, что необходимо проверить, действительно ли Уопшот бродил по антикварным лавкам в момент убийства. Звонок Эрленда застал Сигурда Оли как раз перед камерой, где сидел Уопшот. Он описал боссу, при каких обстоятельствах у англичанина взяли анализ слюны.

Камера, в которой пребывал Уопшот, предназначалась для разного рода неудачников, начиная с убогих пьяниц и заканчивая насильниками и убийцами. Они разрисовали стены граффити и исцарапали изречениями относительно своего жалкого существования в тюрьме. Унитаз находился прямо в камере, кровать была прикручена к полу. На ней лежал тонкий матрас и твердая подушка. Окно отсутствовало, но на потолке, прямо над заключенным, постоянно горел ослепляющий неоновый свет, чтобы тот не мог отличить день от ночи.

Генри Уопшот, выпрямившись, стоял у стены напротив тяжелой металлической двери. Его охраняли два полицейских. Элинборг и Сигурд Оли тоже присутствовали; у них было разрешение судьи на снятие отпечатков пальцев и прочие анализы. Здесь же находилась и Вальгерд с ватной палочкой в руке, готовая взять образец слюны.

Уопшот смотрел на нее так, будто она воплощение дьявола, явившееся за ним, чтобы унести в преисподнюю на вечные муки. Его глаза вылезали из орбит, он уворачивался от нее изо всех сил и, несмотря на все усилия полицейских, не давал открыть себе рот.

В конце концов его уложили на пол и заткнули ему нос, и тогда он был вынужден открыть рот, чтобы вдохнуть. Вальгерд воспользовалась моментом, сунула ватную палочку в раскрытый рот, основательно ею повозила и, как только появился рвотный рефлекс, мгновенно ее вытащила.

19

Когда Эрленд снова спустился в вестибюль, по дороге на кухню он увидел знакомое лицо. Марион Брим. Стоит у стойки регистрации в поношенном пальто и шляпе. Костлявые пальцы непрерывно дрожат. Эрленд поздоровался и предложил присесть в ресторане. За те годы, что они не виделись, бывшее начальство заметно сдало. Но глаза все еще живые, проницательные. Как и раньше, на пустые светские беседы не тратится ни минуты.

— Отвратительно выглядишь. Что тебя так сильно гложет?

Откуда-то из недр пальто вынырнули короткая сигарета и коробок спичек.

— Здесь вроде как запрещено курить, — сказал Эрленд.

— Скоро нигде нельзя будет курить.

Марион, что вы хотите. Ворчит и, разумеется, закуривает. Вид нездоровый. Кожа посеревшая, отвисшая, морщинистая. Бледные губы сжимают сигарету. Костлявые пальцы с обескровленными ногтями вытаскивают отраву изо рта, когда легкие получают свою дозу.

Знакомы они были давно, многое пережили вместе, и все же отношения между ними складывались не совсем гладко. Долгие годы Эрленд находился в положении подчиненного и ученика в этом тандеме. Он был несговорчив и плохо выполнял инструкции. В те дни он терпеть не мог начальство и до сих пор не выносил его. Это раздражало босса и часто приводило к конфликтам, но мудрость подсказывала: лучшего сотрудника, чем Эрленд, Марион никогда не найдет. Не последнюю роль здесь играло и то обстоятельство, что он не был связан семейными узами и поэтому располагал неограниченным количеством времени. У Эрленда не было в жизни ничего, кроме работы. Да и Марион Брим из тех странников, что до конца проходят свой путь в одиночку.

— Что с тобой происходит? — Очередная затяжка.

— Ничего, — буркнул Эрленд.

— Рождество на тебя плохо влияет?

— Никогда не понимал смысла этого праздника, — произнес Эрленд, думая о своем. Он смотрел в сторону кухни и искал глазами шеф-повара.

— Нет, — уж Марион просто так не отстанет, — для тебя в этом празднике слишком много веселья и радости, на мой взгляд. Почему бы тебе не сойтись с какой-нибудь женщиной? Ты еще не стар. Куча баб готова ухаживать за занудой и брюзгой вроде тебя. Поверь мне.

— У меня уже был опыт, — сказал Эрленд. — Что тебе удалось раскопать?

— Ты имеешь в виду свою жену?

Эрленду вовсе не хотелось обсуждать личную жизнь.

— Прекрати, — сказал он.

— До меня дошли слухи…

— Я сказал, прекрати, — разозлился Эрленд.

— Ладно. Меня не касается, как ты живешь. Единственное, что я знаю, так это то, что одиночество обрекает на медленную смерть.

Повисло молчание.

— Но у тебя есть дети, правда ведь?

— Может, сменим тему? — сказал Эрленд. — Ты…

Он не стал продолжать.

— Что я?

— Что ты тут делаешь? Не проще было позвонить?

Проницательные глаза изучали Эрленда; на старческом лице появился намек на улыбку.

— Мне сказали, что ты ночуешь в отеле и не вернешься домой на праздники. Что с тобой происходит? Почему ты здесь застрял?

Эрленд не ответил.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

— Мне ли не знать, каково это — тяготиться собой. Когда не можешь выкинуть из головы собственную скотскую сущность. Бывает, забудешься ненадолго, но потом опять вспоминаешь и начинаешь заново пережевывать старую жвачку. Пытаешься заглушить вином, сменить обстановку, ночевать в отеле, когда становится совсем невыносимо.

— Марион, — попросил Эрленд, — оставь меня в покое.

— Владелец пластинок с записями Гудлауга Эгильссона сидит на золоте, — последовал внезапный переход к делу.

— Почему?

— Сегодня они стали редкостным сокровищем. Конечно, очень мало тех, у кого есть эти пластинки, или тех, кто хотя бы знает об их существовании. Но тот, кто в курсе, готов отдать за них невероятную сумму. Пластинки Гудлауга — настоящий раритет в мире коллекционеров и пользуются большим спросом.

— Насколько сумма «невероятна»? Несколько десятков тысяч крон?

— Может быть, несколько сотен тысяч. За каждый экземпляр.

— Несколько сотен тысяч? Ты шутишь?

Эрленд выпрямился на стуле и подумал о Генри Уопшоте. Он понял, зачем тот приехал в Исландию встречаться с Гудлаугом и для чего хотел получить его пластинки. Уопшотом руководило не только восхищение юным певцом, как он пытался это представить. Эрленд осознал, почему англичанин на авось передал Гудлаугу полмиллиона.

— По моим сведениям, мальчик выпустил только эти две пластинки. Благодаря маленькому тиражу и тому, что они почти не продавались, пластинки так и ценятся, не говоря уже о невероятном голосе ребенка. Мало у кого можно найти экземпляры сегодня.