Читать книгу "Рецепт наслаждения - Джон Ланчестер"

Мне всегда нравилась аксиома Шерлока Холмса, гласящая, что если вы исключили уже все невероятные варианты, то, значит, решение должно лежать в сфере невозможного. Я стоял в своем закутке, спиной прижимаясь к тяжелым дверям мавзолея, и вдруг вспомнил максиму моего брата, что «Выхода нет» всегда означает «Выход». Поэтому я отважно и непоколебимо стоял и смотрел, как юная пара постепенно появляется передо мной, и тут группа японских экскурсантов, под предводительством человека в макинтоше, со сложенным оранжевым зонтом в руке, начала выходить из внутреннего помещения, а я искусно поймал дверь, ведущую обратно в склеп, большим пальцем ноги и придержал, пока человек сорок любителей культуры появлялись через нее на свет божий. И только потом, потеряв терпение, я одним махом обогнул нескольких оставшихся и принялся проталкиваться обратно в склеп против течения толпы, пробегая мимо экспонатов и мемориалов Шато д'Эрбо в обратном порядке — будто глядя, как перематывается назад кинопленка. «C'est interdit!»1 — крикнул охранник, когда я с силой прокладывал себе дорогу обратно через вход. Близость счастливого избавления переполняла меня восторгом, я промчался через парк, запрыгнул в свой «пежо» и, взревев мотором, газовал в сторону Фонтевро. Хотя даже в тот момент я удовлетворенно отметил, что охранник мгновенно определил меня как человека, хорошо говорящего по-французски.

Осень

Айоли

«Не будет преувеличением сказать, что мир и счастье географически начинаются там, где в кулинарии используется чеснок». Это слова К. Марселя Булестена, героя англо-французского кулинарного сотрудничества, необъяснимым образом не попавшего в «Larousse Gastronomique». И кто из нас не чувствовал справедливости слов Булестена, прибывая в край, само имя которого будто предвещает и пробуждает к жизни новые чувственные возможности, дарит несколько дополнительных нот к нотному стану наших эмоций, создает набор новых клапанов на церковном органе души. Это новое rapprochement[230]между телом, разумом и духом, это земля, которая есть одновременно идея, средство, métier,[231]программа, образование, философия, кухня, выражается одним словом: Прованс. И кто сможет забыть, как впервые попал в этот очаровательный край, продвигаясь на машине на юг, либо спеша на всех парах по автотрассе, либо пробираясь по извилистым дорогам massif centra,[232]и обнаружил сначала едва заметные, а затем все более отчетливые изменения климата и топографии, которые означают — или подразумевают? — Юг! Я сам предпринял такое путешествие в дни, непосредственно предшествующие событию, которое я собираюсь описать (столик под открытым небом у café под липой; citron pressé;[233]шум Соржа, журчащего под близлежащим пешеходным мостом; мопеды; 11 утра).

И это, конечно, в высшей степени комическое представление, несмотря на концепцию Альфреда Жарри,[234]что клише есть броня абсолюта. Столкновение Севера и Юга было одним из определяющих, фундаментальнейших противоречий Европы. Оно едино в бесконечной череде своих проявлений, как это бывает во сне: странная встреча образованного вестгота, с его способностью цитировать Катулла и интересом к архитектуре, и животно-грубого римлянина; викинг, работающий стражником дворца в Византии (или как чудесно называли викинги этот чудеснейший город — Миклагарде); норманны в Сицилии; стоящие им многих трудов неверные представления, которые выносят британские путешественники, напуганные историями о бандитах и грозах, из путешествий по Европе, куда они отправляются для завершения образования; Гете, до одурения прелюбодействующий в Риме; Байрон и его графиня и его политика; папский дворец в Авиньоне. Северные путешественники, доподлинно понимающие ход мыслей южан, немногочисленны, и если я включаю себя в их число, то не столько из-за каких бы то ни было поступков, сколько из-за своего инстинктивного понимания ритмов и императивов жизни mezzogiorno[235]— жизни, проходящей под неумолчное стрекотание цикад. Другими словами, очень немногие из тех, что рождены в рамках культуры, не использующей оливковое масло как основное средство приготовления пищи, могут заявить, что искренне любят pastis[236]и аналогичные алкогольные напитки.

В самый первый вечер, проведенный мной в Провансе в качестве местного домовладельца, я сидел в этом же кафе — очаровательно «не распробованном» местном заведении, где подают совершенно пристойный croque monsieur,[237]который в последующие годы они, согласно моим наставлениям, оживили, добавив толику горчицы в соус. Напряженные и утомительные переговоры и мудреные бюрократические процедуры, без которых во Франции не обходится ни одна сделка, превратили покупку в долгий и тягостный процесс, который оживляла только удивительно прозрачная двуличность прижимистой бельгийской пары, предыдущих владельцев дома. Рейд, произведенный ранним утром в день, предшествующий покупке, позволил застать их за попытками репатриации холодильника и стиральной машины, которые были отдельными пунктами включены в контракт. Злоумышленники выразили охватившее их чувство вины так, как это часто делают взрослые, — вспышкой гнева. Я думаю, они решили, что я буду вне себя от скорби и меня будет легко одурачить. «Ses parents sont mort dans une grande explosion de chaudière»[238]— сказал им незадолго до этого мой адвокат, от чего свиноподобные глазки супруга загорелись совершенно водевильным коварством.

В тот первый вечер я оставил дом незапертым и поехал через виноградники и оливковые рощи к Л'Иль-сюр-ла-Сорж — посидеть на террасе, где я выпил несколько стаканов «Рикара», размышляя о консумации моих отношений со Средиземноморьем. Впервые я приехал сюда, когда родители решили сделать мне подарок на восемнадцатилетние; я отправился погостить у своего брата, который жил тогда и работал в коттедже недалеко от Арля. У нас установилась традиция, согласно которой я взбирался на велосипед и отправлялся в boulangerie, épicerie, boucherie[239]и в рыбную лавку, чтобы потом провести какое-то время за чашкой травяного чая рядом с одним особенно стильно обветшалом кафе; годы спустя я с грохотом въезжал в деревню на своей маленькой неустойчивой мотоциклетке, которой не всегда удавалось поднять меня на самую вершину холма самостоятельно; я возвращался с полным рюкзаком багетов, pâté[240]для немедленного поглощения и более серьезной провизией на обед и вечер.