Читать книгу "Бикфордов мир - Андрей Курков"

Шоферу жизнь давалась проще, хотя он и клял ее регулярно, понося и прошлое, и настоящее, и порою впадая в слезливое отчаяние. А сейчас он мурлыкал какую-то мелодию, настраивая свой организм на сон, во время которого легче было пережидать жизнь.

Неожиданно дробный стук привлек внимание обоих, и, включив кабинный «светлячок», они увидели на лобовом стекле капли дождя.

Шофер даже привстал, наклонившись к стеклу.

– Дождь! – только и смог выговорить он удивленно.

– Господи… – выдохнул Горыч и сам поднял рычаг ручного тормоза.

Машина остановилась, и теперь яснее зазвучала мелкая барабанная дробь капель, разбрызгивавшихся, ударяясь о металл и стекло. Обитатели кабины, оцепенев, слушали эту гипнотическую музыку жизни, прорвавшуюся так неожиданно в их мир. В душах воцарялся праздник спокойствия, никуда не хотелось спешить, ехать. Словно добрались они уже до того места, где вот-вот засветит солнце и под его лучами возникнут краски, от которых они уже давно отвыкли, и, конечно, сначала зрачки сузятся и заболят прищуренные глаза, перед которыми откроется многоцветная палитра. И будет вся картина жизни как бы «не в фокусе», если говорить языком фотографа, но через некоторое время зрачки, привыкнув к яркому свету, немного расширятся и цветные пятна неясных контуров разделятся на деревья, травы, небо и синие пятна и линии озер и рек.

Шофер включил фары, и возникла еще одна картина – освещенная вода бесновалась, принимая на себя удары летящих с высоты капель.

Горыч, почувствовав вдруг непреодолимую тягу стать под дождь, вышел из кабины. Ноги ушли под воду на полсапога, но он, не обратив внимания на это, опрокинул лицо к небу и застыл, ощущая как сладчайшее удовольствие хаотичное движение воды по пересушенной коже лица. Веки инстинктивно спрятали глаза от ударов брызг. Рот приоткрылся, и с первыми каплями воды, попавшими на язык, к Горычу вернулась жажда. Из-за нескольких капель, собравшихся на языке, он сделал жадный глоток, который оказался, однако, сухим. От нетерпения Горыч еще шире раскрыл рот, а потом зачем-то развел руки, словно ребенок, застывший в позе встречающего первый дождь или первые лучи солнца.

Хлопнула дверца кабины, и на покрытую водою землю сошел шофер. Он медленно прошел вдоль света фар и нагнулся над поверхностью воды, что-то там рассматривая.

Перед закрытыми глазами Горыча возникали желтые круги, напоминающие солнце или луну.

Шофер выпрямил спину и, держа что-то в руках, подошел к напарнику.

Услышав плеск воды, заменивший в этом месте звук шагов, Горыч открыл глаза.

– Что это? – спросил он шофера, бросив взгляд на его руки.

– Рыба, – прошептал, стараясь не заглушать дождь, шофер.

– Дай-ка! – удивленный Горыч поднес к своему лицу скользкую, блекло отражавшую свет фар и кабинного «светлячка» жительницу воды.

– Она, кажется, больная… – шепотом добавил шофер. – Видишь, как тяжело дышит…

Рыба весила почти кило, и удержать ее на ладонях двух рук было нелегко, хотя она и не вырывалась, не дергалась, а только необычно громко и сипловато дышала.

– Может, это речка разлилась?! – предположил шофер, показывая жестом руки на воду под ногами.

– Значит, весна? Половодье?! – сам не веря своим словам, произнес Горыч.

Шофер кивнул.

– А если мы въедем в реку, то утонем. Ведь берег мы давно уже проехали, – Горыч еще раз внимательно осмотрел рыбу, повернув ее морду к себе. – Ты знаешь, у нее есть глаза!

– Ну и что? – не удивился шофер. – У нас тоже есть.

– Значит, и она когда-то видела свет.

19

Ряды деревьев по обе стороны от Харитонова продолжались, а он уже потерял счет времени, потраченного на пересечение этого огромного неплодоносящего сада. Пронумерованные черной краской стволы яблонь отталкивали взгляд, и спокойно смотреть странник мог только вперед, где путь его поднимался до горизонта и, перевалив за него, исчезал в пространствах, недосягаемых для глаз.

Солнце в очередной раз, покраснев, спряталось далеко впереди, и Харитонов замедлил от усталости шаг, но не остановился. Прошло еще некоторое время, прежде чем заметил он, что ряды деревьев по обе стороны от него сменились небольшими двухэтажными домами, обитыми темной фанерой. Вечерний полумрак разгонялся отчасти светом лампочек в окнах, а впереди, кроме этого, появился настоящий уличный фонарь, покрывавший земное пространство вокруг себя аккуратным колпаком света.

От волнения Харитонов остановился. Из глаз помимо его воли полились слезы. Захотелось снять сапоги, привести себя в порядок, сбросить рыжую бороду, чтобы войти в этот город не измотанным и грязным странником, а младшим матросом Харитоновым, готовым складно доложить о своей жизни и о пройденном пути любому встречному командиру. И он уже было наклонился, чтобы попытаться снять сросшиеся с кожей опухших от долгого пути ног сапоги, но усталость остановила и повела его пьяной походкой дальше по улице вечернего города, и глазел он по сторонам на ходу пьяно-веселым взглядом, каким смотреть может только счастливый человек. Глазел и проникался теплыми добрыми чувствами к живому человеческому миру, прятавшемуся за стеклами окон. Знай эти люди о том, что он идет по этой улице, уставший, голодный, давно немытый, наверняка позвали бы они его к себе, нагрели бы ванну, поставили на плиту кастрюлю с картошкой и взбили бы для него перину, потому что это его страна, страна, объединившая пролетариев всех стран и сделавшая всех братьями, а коли все вокруг – братья, значит, и он им брат.

Но люди не знали об идущем по улице страннике, и никто не звал его к себе, никто не накрывал ему на стол. И продолжал он свой путь, пока не остановился под уличным фонарем, одиноко горевшим и освещавшим кружок булыжниковой мостовой. И, остановившись, увидел он рядом открытую дверь дома. Зашел Харитонов в темное парадное и сразу почувствовал себя уютнее. Присел на деревянные ступеньки и, склонив голову к коленям, обнял их руками и задремал, чтобы с пользой для жизни переждать темноту, наполненную такими узнаваемыми домашними звуками, поскрипыванием половиц, приглушенными и растворившимися в доме голосами.

Ночью его разбудило донесшееся с улицы цоканье копыт. Выглянув, он заметил двух всадников на белых лошадях, одетых в белую форму. Они словно не спеша прогуливались, о чем-то говоря, и голоса их в этой тишине показались настолько громкими, что невозможно было разобрать слова, мгновенно превращающиеся в собственное эхо.

Рассвет еще не наступил, когда со скрипом открылась дверь на втором этаже. «Ну пока», – сказал нежный женский голос.

Деревянные ступеньки затрещали под спешными шагами женщины, лицо которой в предутренней темноте невозможно было рассмотреть. Она чуть не упала, натолкнувшись на сидящего Харитонова. Ойкнула испуганно, бросилась к двери и, распахнув ее, впустив рассеянный свет уличного фонаря, заглянула в парадное. Видимо, Харитонов при свете не показался ей бандитом, и она, оставив дверь открытой, поспешила по своим делам.