Читать книгу "Под покровом ночи - Джон Диксон Карр"

— Доброе утро, месье Голтон, — произнес Банколен на безупречном английском. — Рад вас видеть.

Взяв себя в руки, я тоже поздоровался с непрошеным гостем и пригласил его чувствовать себя уютно в моем доме. Вполне естественно, он носил брюки гольф и сейчас закинул одну толстую ногу через подлокотник, с одобрением выпуская дым в потолок.

— Скоро сюда придет Джонсон из „Трибюн“, чтобы повидать вас. Вы не против? Мы нашли ваш адрес в справочнике. Я подумал выйти и посмотреть, все ли в порядке с Шэрон Грей. Садитесь, садитесь! А то вы заставляете меня нервничать. У вас есть что-нибудь выпить? Вчера вечером я безбожно напился фу!

Банколен уселся в кресле по другую сторону от окна, а я пошел взять что-нибудь выпить. В конце концов, Голтон был моим гостем, и я должен был оказать ему любезность. Когда появился Томас с ледяным лицом и шейкером, где он смешивал „Мартини“, Банколен и Голтон беседовали об искусстве. Банколен объяснял, что человека, подковывающего лошадь на картине, что висела у меня над пианино, зовут вовсе не Морлэнд. А Голтон критически заметил, что бог с ним, если он нравится Банколену и мне, но лично он предпочитает джентльмена по фамилии Браун, — он рисует иллюстрации в „Сатердей ивнинг пост“, за которую вам приходится платить по семь франков этим наглым типам в печатных киосках.

Еще немного поговорив об искусстве, Банколен спросил:

— Думаю, месье Голтон, вы были знакомы с Вотрелем?

— Некоторым образом да. Я о нем много слышал — знаете, как беседуют путешественники, — и однажды он зашел в „Пейнс“ выпить с одним моим другом. Там я его и встретил. Я сказал ему, что знаю его друга Рауля, а Рауль говорит по-английски лучше любого француза. Кстати, месье, вы довольно прилично владеете нашим языком. Да, и один раз мы встречались с ним до того, как я едва не сфотографировался с ним в Ницце, и это фото могло бы показаться в газетах. Но я не смог пробраться ближе. Я был довольно далеко на фотографии виден только краешек моего уха. Я послал газету с этой фотографией домой, и ее напечатали там в нашей газете. — Он задумчиво отпил коктейль. — Кстати, я вспомнил, что через пару дней мне нужно уезжать. Хорошие деньки закончились, пора в дорогу.

— В самом деле?

— Мне нужно жениться, — мрачно изрек Голтон. — Понимаете, дело обстоит так: мой старик хочет, чтобы я продолжил его дело. Мой старик варит самое лучшее безалкогольное пиво в Соединенных Штатах. Он ловкий парень, мой старик! Он взял герб семейства моей матери и сделал его торговой маркой, которая печатается на этикетках бутылок с пивом. „Пиво „Замок Скелвингс“, самое аристократическое пиво, без герба не является подлинным“. Так вот, он хочет, чтобы я женился. Он тоже путешествует, и, знаете, с очень приятными людьми. И сейчас прислал мне телеграмму, что нашел одну девушку. Ну, мне все равно. Налейте мне еще один коктейль, если можно. Господи! Он делает тридцать миллионов из одного цента! Я должен получить хорошую жену! — С этой утешительной мыслью мистер Голтон откинулся на спинку кресла. — Мне не хочется покидать всех своих приятелей, которые у меня здесь появились.

Но ничего не остается, как вернуться домой, раз уж предстоит такая вещь, как женитьба. И я не прочь иметь хороший дом, где жена будет приносить мне шлепанцы…

Банколен наблюдал за ним с насмешливым вниманием, прижав палец к губам, чтобы я не перебивал, пока Голтон разглагольствовал на тему матери, дома и благословения Небес. Наконец тот поднялся, собираясь уйти.

Когда Голтон попрощался и вышел на улицу, Банколен встал у окна, наблюдая, как он свернул на улицу Монтеня. Сосредоточенно глядя за окно, детектив барабанил пальцами по раме. Вскоре он обернулся:

— Ну-с!

— Теперь я принесу вам пьесу, — заметил я. — Но вы должны остаться на ленч. Томас превосходный повар.

— Нет, — улыбнулся Банколен. — У меня очень много дел, да и у тебя тоже. Передай мне рукопись. Сегодня вечером, как я и обещал, — тихо добавил он, — я намерен раскрыть убийство.

Не знаю, приходилось ли когда-нибудь вам быть впутанным в такое мрачное дело, как это, и даже анализировать события, сопровождающие какое-либо загадочное и жестокое убийство, не через посредство газет, где самые страшные трагедии кажутся нереальными, непонятными и часто нелепыми, а находясь в самом близком общении с людьми, которые их расследуют. Даже длинные отчеты о судах обременены той застенчивостью, которую человек испытывает перед камерой. Преступление, когда оно описано, кажется таким же далеким и неубедительным, как рассказ о битве в учебнике истории, полной нереальных звуков и ярости, генералов, проявляющих героизм и умирающих в момент победы над противником, так что вам трудно представить, что вообще происходило. Если вы, уважаемый читатель, никогда не испытывали безнадежности, неуверенности и смущения, не подозревали всех, кто появляется с подобным в вашей собственной жизни, я не могу этого объяснить. Вы все время гадаете, кто же это может быть? Как это было? Неужели такое действительно происходит? Неужели эмоции, мании настолько сильны, что доводят таких, как я, живущих вполне мирной и безмятежной жизнью, до бессмысленной жестокости? И тем не менее это так. Это похоже на то, как, глядя в зеркало, ты находишь на своем лице скрытые чувства.

Подготавливая к печати записи, я пытался показать, что чувствовали и как действовали эти мужчины и женщины, без всяких прикрас и без изменений. Я старался придерживаться фактов, даже когда мне хотелось немного смягчить их, дать полный отчет о каждой подробности, даже если хотелось вовсе их опустить. И все для того, чтобы дать читателю возможность в полной мере понять — я верил в то, что являюсь свидетелем одного из великих шедевров аналитического мышления, банколеновского метода раскрытия убийства.

Все мы понимали, что приближается кульминационная точка расследования. Но что последует целая серия таких кульминационных пунктов, один хуже другого — могу сказать, я только рад, что этого не подозревал даже Банколен. То, что произошло, было поистине ужасно. Когда в то утро — точнее, днем — я просматривал газеты, а Банколен читал рукопись Вотреля, я испугался. Невозможно представить, чтобы все это говорилось о нас! По всему выходило, что мы живем в блестящем мире и личности почти героические, что не имело ничего общего с растерянными, обычными людьми, каковы мы на самом деле… Знакомые квартиры, знакомые вещи… Я бродил по комнатам и вдруг вспомнил о почте — я не просматривал ее два дня. Томас аккуратно складывал всю корреспонденцию на поднос в холле. Пара приглашений, письмо из дома (это понятно! Какой отец семейства усидит в кресле, услышав обо всем этом ужасе?), счет от портного и — пневмопочта. Должно быть, доставлена совсем недавно, не больше получаса назад, когда меня еще не было дома. Знакомый почерк. Черт побери, кто мог прислать мне письмо по пневматической почте?

«Дорогой Джефор, я попала в ужасную неприятность! Сегодня утром получила телеграмму от отца. Джефор, он не мог так быстро услышать об этом. Он сел на первый же авиарейс из Лондона, и я не могу представить, в чем дело, но очень боюсь. Обо мне все говорят, но я не сделала ничего плохого, вы же знаете! Джефор, не могли бы вы прийти ко мне сегодня вечером? Отец терпеть не может французов. Может, вы с ним поладите. Здесь отвратительно меня заставляют лежать в постели, но я хочу поблагодарить вас за то, что вчера вы были со мной. Прошу вас, приходите.