Читать книгу "Шпионский роман - Борис Акунин"

– Это про моряков. А мы, работники Органов, должны быть неиз железа, из стали. Не гвоздями мы с тобой станем, а несгибаемыми болтами, накоторых держится огромная конструкция. Знаешь, что такое бессмертие? Это когдаты погиб, а конструкция стоит тысячу лет – благодаря тебе и таким, как ты. Тыеще вот что учти, Дорин. Там, с германской стороны, болты тоже не деревянные. Иконструкция у фашистов ого-го какая, тоже собирается тысячу лет простоять.Сшибемся мы с ними, обязательно сшибемся – не в сорок первом году, так в сороквтором, и устоит тот, у кого болты крепче. Вассеровского связника видел? Изкрупповской стали был болт, самой высокой марки.

– Я, шеф, про него всё время думаю… – Егор почесал затылок.– Ну, что он стальной – это ладно. Мне другое покоя не дает. Ведь Селенцовэтот, или как там его на самом деле, фашистюга был. Так? Но за детей прятатьсяне стал. А ведь мог. Как бы мы тогда его брали?

Октябрьский смотрел на младшего лейтенанта с веселымнедоумением, будто Егор сболтнул глупость,

– А ты как думал? Если враг, то обязательно и сволочь? Этопускай агитпропработники населению мозги пудрят, а мы с тобой профессионалы,нам дурачками быть нельзя – так недолго и ошибку сделать. Нет, Егорка, фашистытакие же люди, как мы. И самоотверженные среди них есть, и добрые, и честные.Тут штука не в том, кто лучше, кто хуже. Вопрос – кто кого: мы их, или они нас.Потому что двум нашим конструкциям на земле места не хватит. Так-то, брат.

И потянулись вязкие дни, неотличимые друг от друга, каккильки в томате: точка-тире-точка-тире часы напролет, до красных кругов передглазами. Иногда Егору казалось, что это он так молится божку, которыйбезучастно мерцает черным лаком на стене в коридоре, глухой к мольбам ижертвоприношениям.

Телефон молчал. Неделю, вторую, третью…

Неужели Нарком с Октябрьским ошиблись, и у Вассера естькакой-то резервный канал связи? Тогда получается, что восемьдесят два человекапогублены впустую?

По ночам Егору снилось, что он сплавляет по Волге лес ипровалился в щель между стволами. Хочет вынырнуть, но бревна смыкаются надголовой, только это никакие не бревна, а человеческие тела. Одно за другим онимедленно скользят вниз, безвольно раскинув руки, и есть там женщины с красивоструящимися волосами, есть дети с широко раскрытыми невидящими глазами…

Еще снилось, что он сам – дерево, и настырный черный дятелпочерком Степана Карпенки колотит ему по коже-коре своим острым клювом:пии-пии-пии, пи-пи, пи-пи, пи-пи, пии-пии-пии.

Степан один раз тоже приснился. Ничего жуткого не делал,просто сидел на полу, где пятно, смотрел на Дорина и всё повторял: «Вже скоро,вже скоро», а что скоро, не объяснял. То ли Вассер объявится, то ли что другое.

А Надя в снах младшего лейтенанта ни разу не появлялась,хотя наяву он думал о ней постоянно, мысленно разговаривал – всё больше корил,резал правду-матку, а когда она, устыдившись, начинала просить прощения, тоиногда поворачивался и уходил, а иногда прощал. По настроению.

Тоскливое было время, хотя вроде бы май, сияет солнышко и скаждым днем заходит всё позднее. Только что Егору было проку от весны? У него вкомнате крутились бобины, мигала лампочка на передатчике, по стеклу ползалаполусонная муха. Тюремная камера, да и только.

И, как в тюрьме, ежедневно часовая прогулка, главное событиесуток. Если за домом следят, то ни в коем случае не должны подумать, будтоКарпенко сидит под присмотром. Агенту положено изучать топографию местности:схему движения общественного транспорта, проходные дворы и прочее. Вот Егор иизучал.

Однажды во время очередной «топографической разведки» дошелдо Солянки, а оттуда ноги сами собой вынесли на Радищевскую улицу, к больницеимени Медсантруда. Почему бы агенту Абвера не исследовать и этот район? Чем онхуже других?

А как оказался у больничной ограды, неудержимо захотелосьвзглянуть на Надю, хоть одним глазком. И надо же так случиться, что как разугадал на конец ее дежурства. Повезло. Или наоборот – это как смотреть.

За решеткой Дорин расположился по всем правилам конспирации:двор как на ладони, самого не видно.

Десяти минут не прождал – выходит из дверей Надежда. Одетапо-летнему: широкая юбка, на голове береточка, на ногах белые носочки,туфли-лодочки. И показалась она ему ужасно красивой – может, из-за наряднойодежды или потому что соскучился. А может, и в самом деле была она ужаснокрасивая, просто он раньше этого не замечал.

Сначала Егор только ее и видел, что понятно: в глазахпотемнело, и здорово застучало сердце. А потом разглядел, что Надежда не одна.Идет с ней какой-то долговязый ферт, в шляпе, в галстуке, при длиннющем носе. Имолодой, гад. Главное, сразу было видно, нравится она ему ему – Егор этотмужской взгляд хорошо знал, поганую эту улыбочку.

Дылда наклонялся к Надежде, будто хотел тюкнуть ее своимклювом, в глаза ей заглядывал, а она смотрела на него снизу вверх, доверчивотак, серьезно. Потом этот что-то пошутил, и она засмеялась.

Весело ей, значит, горько подумал Дорин. А про долговязогопредположил: наверняка это и есть талант Маргулис, которым она и ее папашавосхищались. Или Моргулис, черт его знает.

Дальше – хуже.

Подвел Маргулис-Моргулис чужую девушку к кремовой «эмке»,галантно распахнул дверцу. Надя села, и они уехали, а Егор остался, так ею и незамеченный.

Машину ему советская власть выдала, а сам наверняка тожепротив нее фырчит, по царским временам вздыхает, несправедливо и голословноподумал Егор про длинноносого доктора. Но сейчас было не до справедливости. УДорина в груди был вулкан, как поется в песне «Кукарача».

Значит, я у вас, Надежда Викентьевна, первый и последний? Эхвы, женщины…

Пока она еще не вышла, был у Егора план. Подойти, поговоритьпо-доброму, без мелодрам. Чуть-чуть приоткрыть, каким делом занимается – не сосвоими гражданами воюет, как энкавэдэшники, а с немецкими шпионами. Хотел дажепро скорую войну рассказать, чтоб осознала: он Родину защищает. Но послеМоргулиса с его «эмкой» Егор откровенно разговаривать с Надеждой передумал.Потому что на этот раз обиделся смертельно, до гробовой доски.

Шел на Кузнецкий широким, злым шагом.