Читать книгу "Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон"

но даже пламя не помогло ему; что-то защемило у него в груди, и он кашлянул. Звуки резкого, как выстрел, кашля эхом отлетели от стен камеры.

Глава 16

День шел за днем. В камеру не проникал свет солнца или луны, она освещалась только отблесками костра, когда кто-нибудь — Рената, Франко, Никита, Павла, Рыжий или Алекша — подбрасывал сосновые сучья в огонь. Виктор никогда этого не делал: всеми было признано, что этой работой ему заниматься не пристало. Миша чувствовал слабость, он почти все время спал, а когда просыпался, рядом с ним лежал кусок слегка обжаренного мяса, ягоды и немного воды в каменной чаше. Еда уже не вызывала у него отвращения, каменная чаша была слишком тяжела для него, и он лакал воду, нагнувшись над ней. Он приметил, что мясо, которое кто-то готовил для него, становилось все менее обжаренным. Да и не всегда это было мясо, все чаще попадались окровавленные куски внутренностей. Миша сначала не прикасался к этим неприятным кускам, но ничего другого ему не давали, так что приходилось есть что дают. Он постепенно привык доедать все, как бы это ни было неприятно, до того как еду обсидят мухи. Все до конца, объедки убирать было некому.

Как-то, проснувшись в лихорадке, он услышал вдали хор волчьих голосов. Сначала его охватил ужас. Он готов был, вопреки всему, мчаться отсюда через лес к тому месту, где лежали мертвые родители, где он, может быть, найдет ружье и вышибет себе мозги, но паника прошла, как тень от далекого облака, и он сидел и слушал то, что уже казалось ему дальней музыкой — то взмывающей вверх, в небо, то кружащейся, как летние вьюнки.

Ему даже показалось, что он начинает понимать отдельные ноты этой музыки — будто вдруг научился китайскому языку.

Музыка говорила об удовольствии и жажде чего-то нового, как будто кто-то стоит на лугу среди желтых цветов и над ним — бескрайнее голубое небо, а в руках — оборванная нить улетевшего змея. Это был язык знания того, что жизнь пусть и жестока, но хороша. Вой вызывал у Миши слезы на глазах; он почувствовал себя маленьким, как пылинка, несомая ветром над скалами и пропастями.

Как-то раз, проснувшись, он увидел морду волка в нескольких сантиметрах от своего лица. Волк внимательно рассматривал его холодными голубыми глазами, из пасти его пахло свежей кровью. Этот запах смешивался с запахом дождевой сырости от шерсти волка. Мальчик лежал не двигаясь; светлый волк обнюхал его грудь и шею и затем выбросил из пасти горсть лесных ягод. Потом волк отошел, присел на задние лапы у кромки огня и смотрел, как Миша ест ягоды и лакает воду из каменной чаши.

В теле мальчика нарастала тяжелая тупая боль. Было трудно двигаться, даже дышать. А боль все нарастала и нарастала — час за часом, день за днем. Но с ним носились как с ребенком.

Он задрожал от холода, эта дрожь пронеслась по всему его телу; он застонал и заплакал. Сквозь туман пробуждения он услышал голоса. Первый голос — Франко:

— Я же говорил тебе, что он слишком мал. Маленькие не выживают. Рената, неужели тебе так был нужен ребенок?

Второй, разгневанный, — Ренаты:

— Мне не нужны мнения дурака. Держи их при себе и не лезь к нам.

Затем голос Виктора, неторопливый и четкий:

— У него плохой цвет кала. Как ты думаешь, нет ли у него глистов? Попробуй дать ему мяса. Посмотрим, станет ли он его есть.

Кусок кровавого мяса был прижат к губам Миши.

— Не ешь, я приказываю тебе не есть.

Чувство дерзкого вызова раздвинуло его челюсти. Боль снова пронизала его тело; слезы покатились по щекам, но он сжал кусок мяса зубами так, чтобы никто не смог его вырвать. В голосе Никиты прозвучало восхищение:

— Да он сильнее, чем кажется. Смотри, как бы он не откусил тебе пальцы.

Михаил ел все, что ему давали. Он полюбил вкус крови и мясного сока. И стал разбирать, чье мясо он ест: зайца, оленя, кабана, белки или крысы. И даже было ли это мясо только что убитого зверя или умершего час назад. Он перестал шарахаться от мяса, пропитанного кровью, он просто ел, потому что был голоден и ничего другого не было. Иногда приходилось довольствоваться одними ягодами или даже травой, и все съедалось без остатка.

Зрение его затуманилось, очертания всех предметов размывались. Глаза болели, даже слабый свет костра был для них мукой. Затем — и он не мог вспомнить когда — он ослеп, его окружила тьма.

Боль не оставляла его; она стала еще нестерпимее, мышцы напряглись и трещали, как доски готового развалиться дома. Ему было трудно даже раздвинуть челюсти, и скоро он почувствовал, как кто-то запихивает ему в рот разжеванную пищу. Холодная рука прижалась к его лбу; однако даже это слабое давление заставило его вздрогнуть.

— Я хочу, чтобы ты жил, — услышал он шепот Ренаты. — Я хочу, чтобы ты одолел смерть, слышишь? Если ты переживешь это, малыш, ты познаешь чудо.

— Ну как он? — спросил Франко с явной нотой сочувствия. — Он сильно похудел.

— Но пока еще не скелет, — резко ответила Рената, потом голос ее смягчился. — Он будет жить. Я знаю, что он будет жить. Он борец, Франко. Смотри, как он скрипит зубами. Да. Он будет жить.

— До этого еще далеко, — сказал Франко. — Самое худшее впереди.

— Я-то знаю. — Она помолчала. Михаил ощутил, как ее пальцы нежно прошлись по его слипшимся от пота волосам. — Сколько же их