Читать книгу "Автономия и ригидная личность - Дэвид Шапиро"

соблазн (хотя он этого не признавал) совершенно отказаться от мужской дисциплины и достоинства и безвольно, похотливо покориться обожаемому Флексигу. С другой стороны, отвратительное и необычное ощущение этих желаний, чего-то «чуждого его натуре» и подавляющего его волю, усиливало его защитную реакцию и обращало его подозрения на Флексига как на причину этого ощущения, и в этом смысле оно было совершенно правильным.

Клинический случай Шребера в последние годы привлек к себе на Западе дополнительный интерес благодаря исследованию Уильямом Нидерландом воспоминаний отца Шребера[110]. Эта новая информация дает прекрасную возможность понять некоторые аспекты развития личности Шребера.

Шребер-старший был признанным авторитетом в воспитании детей и хорошо известным врачом-ортопедом, подвергавшим своих детей жесткому воспитанию, которому были присущи физическое и психологическое принуждение и ограничения в соответствии с его собственной теорией здорового физического и психического развития: стройного тела и «несгибаемой» личности.

Так, например, чтобы добиться этих результатов, Шребер-старший разработал разные ортопедические устройства: всевозможные пояса, ремни, связки и растяжки, которые следовало использовать и во время сна, и во время бодрствования. Их назначение состояло в том, чтобы сохранить правильную осанку и воспрепятствовать ребенку принимать нежелательную позу. Применение таких устройств было только частью общей программы. Вот что пишет Нидерланд:

«Кроме подробных методических описаний ежедневных гимнастических и ритмических упражнений [в одной из книг отца Шребера] нам удалось найти... подробное описание каждого поступка ребенка чуть и в течение каждого часа его в обычной повседневной жизни. Это были черновые и готовые инструкции относительно общего правильного поведения ребенка, позволявшие сделать его послушным и воспитать в нем опрятность, и эти инструкции “должны были стать верховным законом”. Были разработаны особые правила поведения за завтраком и за обедом, а также правила ежедневных прогулок, “не допускавшие никаких отклонений от однажды установленной процедуры”»[111].

Более или менее определенная цель создания такого режима заключалась в том, чтобы сломить волю ребенка. Так, Шребер-старший пишет:

«Плач и нытье без причины не означают ничего, кроме каприза или плохого настроения или первого проявления упрямства; к ним следует относиться с пониманием, и тогда можно постоянно сохранять контроль над ребенком»[112].

Нидерланд пишет, что юный Шребер «оказался в полной власти отца, добившегося от него полной покорности и пассивного подчинения, садизм которого еле скрывался под личиной медицинских, новаторских, религиозных и филантропических идей»[113]. Действительно, можно спорить о степени принуждения, которая потребовалась, чтобы добиться от Шребера «полного подчинения и пассивной покорности». Суть заключается в том, что это принуждение не совершалось с целью создания пассивного, покорного, «слабого» человека; по крайней мере, Шребер-старший не хотел видеть таким своего сына. Наоборот, цель доктора Шребера, ломавшего волю своего сына, заключалась в ее «ре-формировании» с целью сформировать «сильную» личность, человека, обладающего самоконтролем и самодисциплиной.

Эта цель четко просматривалась, например, в обучении умению «себе отказывать», которое доктор Шребер рекомендовал в первый год жизни ребенка: когда няня ела и пила, ребенок должен был сидеть у нее на коленях; при этом ему нельзя было взять в рот ни крошки.

Более того, такие цели и установки — цели и установки фанатичного приверженца строгой дисциплины и морали — служили не только прикрытием или маскировкой садизма; садизм был одной из составляющих. Такая фанатичная приверженность морали всегда содержит (и зачастую не столь бессознательно) презрение и ненависть к слабости и мягкости и садистское стремление их наказать. Иначе говоря, идея таких дисциплинарных наказаний с целью создания сильной личности — в значительной мере результат тех же установок и такого же образа мышления, которые порождают приводимое в действие (driven) стремление к садистскому наказанию и «дисциплине» ради дисциплины. Садизм и страсть к нравоучениям, так сказать, взаимно продолжают друг друга и постоянно существуют вместе; один из этих компонентов в какой-то мере маскирует другой.

Во всяком случае, цели доктора Шребера были более сложными, и для их реализации требовались более систематические методы по сравнению с теми, которые требовались, например, чтобы ослабить подчинение ребенка прихоти и деспотической власти взрослого. Создавая специальный режим систематического принуждения, доктор Шребер ставил целью заставить подчиняться ребенка не только человеку, но и внутренней программе: правилам, принципам и т.п. — и привить уважение и к их авторитету, и к их автору. Его цель заключалась в том, что ребенок должен усвоить эти правила и считать их своими собственными, что они заменят ребенку его «постыдные» склонности и влечения при управлении поведением. Иначе говоря, цель этого принудительного режима заключалась в том, чтобы разрушить один вид автономии и вместо него привить другой, заставив ребенка принимать не только указания взрослого, но и его нормы и систему его восприятия, чтобы воспринимать их как свои собственные и полностью идентифицироваться с ними и с порождаемой ими точкой зрения. В результате внедрения авторитарной строгости и принудительного самоконтроля должна сформироваться не покорность, а новый тип воли. Цели и методы Шребера-старшего не слишком отличаются от целей и методов дисциплинарной системы морской пехоты США. В обоих случаях имеет место изначальное подчинение принудительной дисциплине через идентификацию с ней. Таким образом, то, что можно было бы назвать ощущением покорности, превращается в умение владеть собой и силу, прежде всего мужскую силу. В условиях такого принуждения, когда подавляется автономия и начинают стремительно возрастать чувства беспомощности и даже стыда, такая идентификация может оказаться единственным средством достичь самоуважения. В любом случае такая идентификация, которую никак нельзя называть только пассивной покорностью, по существу, является альтернативой пассивной покорности; и фактически одно из ее последствий — появление ненависти к слабости и покорности.

Несомненно, такая идентификация не может быть полной или совершенно стабильной; она обязательно будет ригидной. Наряду с ощущением силы и самоконтроля она содержит в себе, как и в случае ригидного чувства долга, субъективный аспект покорности и подчинения. И, как видно из случая Шребера, если такая ригидная идентификация поколеблется, может усилиться надежда на некую авторитетную фигуру наряду с искушением, может быть, включающим в себя сексуальный соблазн, отказаться от своей воли в пользу воли этой авторитетной фигуры. Но именно потому, что такое подчинение продолжает вызывать отвращение, оно порождает стремление не только к покорности, но и к защитной и проективной борьбе.

В заключение скажем следующее: ни наличие бессознательной гомосексуальности, ни отвращение к ней не могут объяснить природу паранойяльной патологии; верно прямо противоположное. Природа паранойяльной ригидности и проблемы автономии паранойяльной личности позволяют объяснить и особое стремление, и особое отвращение к «женской» сексуальной покорности; у мужчин это гомосексуальное влечение. Если мои рассуждения правильны, ни это стремление, ни отвращение