Читать книгу "Приятная повседневность с мажорками - Руслан Иванович Аристов"

покивал я. — Но меня смущает такой вопрос — если там, в Родезии, постоянное чрезвычайное положение, то почему оттуда не бегут бизнесмены и производители?

— Ха, — усмехнулась Юлия и повернулась ко мне полубоком, — а почему они должны бежать? Наоборот, многие иностранцы стараются вложить деньги в добывающий и обрабатывающий секторы экономики. Страна очень богата ресурсами, там довольно приличная инфраструктура построена, если считать за последние лет пятьдесят.

— Что-то я не совсем понимаю, — я действительно сейчас не въезжал.

— Во-первых, родезийцы развивали свой военно-промышленный комплекс, поскольку опыт их самой первой войны показал, что на иностранном оружии ты далеко не уедешь — в любой момент поставки могут быть перекрыты. Было очень много всего построено, особенно после второй войны. Они уже несколько лет экспортируют вооружения в Азию и Латинскую Америку, отхватив часть рынка. Во-вторых, а как ты конкретно определил, что чрезвычайное положение должно мешать развитию, а не способствовать ему?

— А как может быть иначе, прекрасная леди? — поразился я. — Ограничение прав всегда мешает развитию — это аксиома!

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.

— Я с тобой не могу согласиться, Виктор. Могу рассказать подробнее свою позицию, но это тебе покажется скучным, — она легонько отсалютовала бокалом.

— Почему это скучным? С тобой очень интересно, потому я слушаю, — я тоже взял свой и допил шампанское.

— Благодарю. Философия была одной из трёх моих любимых дисциплин в «дроздовке», — краем губ улыбнулась она. — Так вот, я тебе могу сказать, что само по себе чрезвычайное положение за время последних двухсот лет земной истории во всех демократических государствах должно было являться чисто временной мерой — и в основном так и происходило. Оно потому и называется так, что в задумке должно действовать недолго.

— Вот, и я об этом — в Родезии всё наоборот!

— Дослушаешь, может? — Юлия выразительно посмотрела мне в глаза.

— Конечно!

— Не знаю, насколько хорошо ты знаком с философскими учениями восемнадцатого века…

— Относительно, — поморщился я.

— Ясно. Если говорить в общем, то уже тогда философы поставили вопрос — что важнее, свобода и безопасность?

— Всё важно, — удивился я.

— Сразу всего достичь бывает очень сложно, и вот почему…

Из пояснений Юлии следовало, что согласно некоторым философским концептам, которые стали доминирующими, если правитель, или суверен в более широком смысле этого понятия, обещал своим подданным безопасность, то ему приходилось жертвовать их свободой. И наоборот, если суверен хотел политической и гражданской свободы для общества, ему нужно было пожертвовать их безопасностью. Однако возникал вопрос, как следует понимать безопасность, поскольку именно французские власти с подачи мыслителей первыми в восемнадцатом веке начали декларировать это понятие и взяли на себя непосредственную ответственность — речь шла не о предотвращении катастроф, естественных для Европы тех лет, по типу голода, наводнений, эпидемий, а о том, чтобы иметь ресурсы для реагирования и возможность немедленно принять меры и перенаправить эти ресурсы в наиболее полезном для подданных направлении. Концепция управления, ставшая базовой для последующего общественного прогресса, сводилось к тому, что суверен-рулевой никак не может избежать бури, однако когда она случается, он должен уметь управлять своим кораблем в соответствии со своими интересами и экипажа. В такой системе чувство безопасности среди граждан базировалось на вере в то, что власть следит за их спокойствием и за их будущим, что и давало ей устойчивую легитимность.

Однако философы на Западе после прихода в мир магии придумали новый концепт, позволяющий держать массы в повиновении — теперь, когда потенциально каждый мог стать более-менее сильным магом, первоочередной задачей властей стало широкое распространение среди граждан чувства незащищенности и даже паники, совпадающей с крайним притеснением их свобод, находящим свое оправдание именно в этой неуверенности.

— Это осознанный метод управления и контроля, понимаешь? — патетически вопросила девушка.

— Спорить не буду — концепт очень интересный, я никогда не думал о политике в таком ракурсе, — покивал я, пораженный услышанным.

— Свобода… Всё в конечном итоге сводится к ней — будь она личная или политическая. Любая власть, даже демократическая, всегда старается поставить граждан перед выбором — свобода или безопасность.

— Всегда?

— Сейчас, в наше время — везде и всегда. Магия очень сильно повлияла на нашу жизнь.

— А ты не только дипломат, но и философ, — с легким восхищением в голосе промолвил я.

— Я — философ поневоле, мне это нужно для работы, — усмехнулась девушка. — Так вот, в Родезии эта модель воплотилась наиболее полно и ярко — уже не свобода и безопасность стали антагонистами, они вообще отошли на второй план, — продолжила она. — Примерно с середины семидесятых годов властям наиболее развитых стран больше не нужно было демонстрировать свою способность справляться с проблемами и катастрофами: отсутствие безопасности и завуалированное чрезвычайное положение, которое теперь составляло единственную основу их легитимности — по моему мнению, конечно, — взмахнула ладонью Юлия, — ни в коем случае не может быть системно устранено. Власть такого типа, основанная на магическом могуществе, как личном, так и классовом, по существу анархична в том понимании, что у нее нет никаких прежних принципов, которым нужно следовать, кроме чрезвычайного положения, которое самовоссоздается и укрепляется.

— Не, как-то слишком мрачно ты всё обрисовала, — помотал я головой, весьма впечатлённый услышанным.

— Я говорю про общие принципы, если внимательно посмотреть вокруг.

— Получается какая-то власть ради власти и полная безответственность, то есть идеальная система с точки зрения правящего класса.

— Вот это и произошло в Родезии с момента провозглашение независимости — наиболее яркий пример, — подняла палец Юлия. — У них государство молодое, возникло оно практически на излёте годов хаоса, а потому каких-то демократических традиций у них не было. У них сразу же возникла ситуация внешнего вторжения при жестком внутреннем разделении населения, а потому в их конституционный порядок сразу же была заложена модель сильного правления: их правительство получило большие полномочия, а граждане, белое меньшинство — значительно меньшие права, чем в других западных странах на тот момент. Черные первоначально не получили вообще никаких политических прав, их потом вводили медленно и дозированно.

— Ты хочешь сказать, что родезийцев всё устраивает?

— Именно! Они так живут с шестидесятых годов — очень своеобразное общество, способное к быстрой мобилизации. Сильный коллективизм, но одновременно — сильная внутренняя сегрегация. Однако нация у них