Читать книгу "Когда возвращается радуга. Книга 1 - Вероника Горбачева"

— Так что тебе мешает пощипывать от обеих? — посмеиваясь, предложил султан. — Я, конечно, слыхивал, что у вас во Франкии женщинам дано слишком много воли… Впрочем, ты привязан к жене, это многое объясняет. Но покажи ей, наконец, кто в вашем доме хозяин. Не хочешь войны — откупись подарками; хорошие ковры, наряды и драгоценности любую фурию превратят в ангелицу. Неужели тебе не приходилось делать этого раньше?

Бомарше вскинул честнейшие глаза образцового семьянина.

— Нет, государь. Я не скуп на подарки, но мне никогда не приходилось покупать её расположение.

И добавил твёрдо:

— Когда мы женились, супруга потребовала от меня клятву: что никогда я не приведу в дом ни второй жены, ни единой наложницы. И я, как дворянин, как честный человек, не вправе этой клятвы нарушить.

— Постой-постой, — оживился Его Султанство. Левый, голубой глаз вдруг нестерпимо засиял. — Да, я вижу, ты говоришь правду. Но как, каким образом ты поклялся о том, чего немыслимо потребовать в вашей стране? Ни один франк не приведёт в дом вторую жену при живой первой, а наложниц у вас нет, только… — Презрительно усмехнулся. — …любовницы. Попался?

— Тут нет ничего удивительного, сир. Дело в том, что моя Фатима — османка. Хоть и принявшая крещение, будучи замужем за первым мужем — я ведь женился на вдове! — но не забывающая заветов и обычаев своей родины. Правда, в большинстве своём эти обычаи касаются сугубо женских интересов, но… Я не мог ей отказать. По её просьбе я поклялся на Коране. Возможно, многие христиане сочли бы для себя это условие несущественным, но, Государь, я чту вашу священную книгу, а потому не нарушу обета, данного в её присутствии. Теперь вы всё знаете.

Он склонил голову, словно под тяжестью вины, маленький отважный писарь, дослужившийся сперва до помощника богатого восточного купца, потом до секретаря всесильного герцога Эстре, потом до дипломатический службы… И, надо сказать, в тот момент чингизид Тамерлан остро сожалел о том, что подобных людей у него на службе очень и очень мало.

— Я понял, — сказал он задумчиво, с расстановкой. — Значит, твоя жена — османка… Отчего-то мне кажется, что история её жизни на редкость увлекательна и интересна. Поведай мне её, мой драгоценный гость, а я с удовольствием послушаю. А после мы вместе подумаем, как же нам поступить с твоей удивительной девушкой.

Поклонившись в знак уважения к желаниям хозяина, Бомарше с удовольствием принял очередную чашу шербета и начал, как когда-то незабвенная Шахерезада:

— Слушаю и повинуюсь. Дошло до меня, о, великий царь…

И оба вдруг рассмеялись, вспомнив волшебную рассказчицу, не спавшую тысячу и одну ночь, но успевшую за это время пленить своего грозного повелителя и вымолить у него прощение для всех девушек его страны.

Много позже, возвращаясь в свои покои, султан внезапно подумал, что договор с далёкой Франкией скрепился окончательно не тогда, когда поставилась последняя точка на пергаменте, и не тогда, когда легли на пожелтевшую от собственного благородства поверхность росчерки подписей и тяжёлые капли вишнёвого сургуча. Окончательный мир между Османией и Францией был закреплён дружелюбным смехом: его, Великого султана, и посла Франкии и Галлии.

* * *

Неслыханное дело, шептались слуги, сбиваясь с ног и заставляя маленькие хон-тахты, выставленные в беседке, сластями, кувшинами с шербетом, блюдами с освежающими ломтиками охлаждённой дыни и арбуза, черешней, персиками, фигами… Неслыханное. Солнцеликий и этот гяур?

Они даже смеялись, беседуя!

Они даже посетили — каждый дважды — небольшой заветный «домик отдохновения», ибо шербет, а затем и чай под неспешный разговор лились за столом рекой, вызывая после себя вполне понятные потребности.

Гяур вещал эмоционально, размахивая порой руками и вскакивая, прохаживаясь по паласам и представляя кого-то в лицах, пугая при этом несчастных танцовщиц. Его Султанство благосклонно кивал, иногда улыбался, а однажды даже бесшумно похлопал в ладоши, по-европейски выражая своё одобрение. Девушки-танцовщицы сидели, прижухшись как мышки, с побледневшими под косметикой мордашками, но глазёнки их горели таким неподдельным интересом, что добрая половина слуг уже перемигнулись с музыкантами, по виду — скучающими в дальнем углу беседки, а на самом деле жадно внимающими. О, это легко вычислялось по лихорадочно блестевшим глазам, и особенно — по кончикам шевелящихся ушек одного из флейтистов, умеющего от рождения двигать оными ушами. Вот когда пригождалось подобное умение! Уже к утру великолепная история, рассказанная франком, облетит весь ТопКапы!

Солнце уже тонуло в Босфоре; султанские пажи бесшумно внесли фонари и теперь отгоняли опахалами мошек и ночных мотыльков, летящих на огни, разгорающиеся в сгущающемся сумраке всё ярче и ярче. Молодой франк, наконец, выдохся. С жадностью, увлажняя пересохшее горло, осушил пиалу с душистым мятным чаем.

Чингизид словно очнулся.

— Удивительно, — проговорил в глубокой задумчивости. — Как хитро переплетаются судьбы… Замарашка, крестьянка из какой-то убогой деревушки становится герцогиней, причём не только по прихоти герцога, но по праву рождения. Дева, которой, казалось, свыше предназначено благополучно всю жизнь прожить на родной земле, оказывается унесённой за тридевять земель, в чужую страну, и там оболгана, брошена в узилище и обречена на смерть. Однако мудрость христианского правителя и его праведный суд возвращают ей и жизнь, и доброе имя, а виновника бед настигает заслуженная кара. Ты, мой сегодняшний гость, замечен и обласкан обоими государями, и, получив возможность прянуть от самой земли высоко в небеса, совершаешь такой головокружительный взлёт в карьере, что не снился многим. Поразительно… Ты говоришь — ваша герцогиня прекрасна? И она появляется на людях с открытым лицом?

— У нас это не возбраняется, сир. Женщины не скрывают лиц. Однако, по причине природной скромности, Анна-Марта д'Эстре часто появляется на людях в лёгкой вуали, поскольку ей досаждают и неприятны любопытные праздные взгляды.

— А Фатима, твоя супруга, она…

— Во всём подражает своей герцогине.

— А твой тесть, он ведь…

Хромец задумался.

— Суммир ибн Халлах, — сказал тяжело. — Вот я и вспомнил. А ведь я однажды требовал его выдачи. Ты знал об этом? Вижу по глазам, что знал. И, тем не менее, бестрепетно назвал мне его имя. Впрочем, я снимаю с Суммира ибн Халлаха обвинения в предательстве и бегстве из страны, ибо теперь мне известно, чем вызван его поспешный отъезд из Константинополя как раз накануне моего восшествия во власть. Напиши своему тестю: он может приехать, ему будут возвращены лавки и дом, а также выплачена компенсация из казны. Я и раньше слышал о его предприимчивости и недюжинном уме; а в свете действия нового договора — ему самое место здесь, послужить мне и отчизне. И пусть, как приедет, сразу явится сюда, у меня будет к нему поручение. За пять-то лет он наверняка оброс деловыми связями в Европе, об этом мы и побеседуем.

Его Султанство позволил себе вполне человеческий жест — повёл плечами, разминая затёкшую спину.