Читать книгу "Нью-йоркский обход - Александр Стесин"

В этот момент у Сандипа зазвонил телефон, и потехе пришел конец: звонок был из Нью-Йорка. Чару выключила радио. Мигом посерьезневший Сандип залепетал в трубку:

– Все хорошо, все хорошо, а у вас?.. Едем в Агру… Кто нас везет? Манудж, конечно. Сколько слупил? До черта, на самом деле… Совсем обнаглел, ага. В следующий раз найму другого водителя… Я говорю, придется искать другого водителя. А? Слишком дорого берет. Ага. Что-что? Нет, ночевать в Агре не останется. Не хватало еще, чтобы я платил за его ночлег… Как обратно поедем? Ну, придумаем что-нибудь… Алекс? Алекс, по-моему, всем доволен. Алекс, ты доволен? Говорит: доволен.

Повесив трубку, он принялся оправдываться, но не перед Чару, а передо мной. Чару, похоже, давно ко всему привыкла.

– Понимаешь, с тех пор как Чару развелась со своим идиотом, моя жена подозревает ее в нечистых намерениях по отношению ко мне. Дескать, разведенкам нельзя доверять, они только и думают, как бы увести чужого мужа. Поди объясни, что мы просто друзья. Даже Минакши, и та взяла с Джей-Джея слово, что он будет общаться с Чару только в ее присутствии. Ты скажешь: если все они так думают, значит что-то было, какой-то прецедент, так? Ничего подобного, просто это типичный ход мыслей индийской жены. Чару провинилась только тем, что она в разводе. А я? За семнадцать лет совместной жизни с Ниру я только один раз дал ей повод для ревности. Пять лет назад на праздновании Холи я выпил бханг ласси[45]. Меня развезло, и я полез целоваться к какой-то даме. Но, повторяю, это случилось всего один раз. Я был не в себе. И главное, при чем тут Чару? «Обидно» – не то слово. Но поделать ничего нельзя, приходится врать. Ты уж, пожалуйста, не проговорись, когда мы вернемся в Нью-Йорк… – Я пообещал держать язык за зубами.

– Скоро доедем до Фатехпур-сикри, – как ни в чем не бывало сказала Чару. Я открыл путеводитель и стал читать вслух.

– Бабур, Хамаюн, Акбар, Джахангир… Вот она, история Индии, – резюмировал Сандип. – Слава победителям! Моголам, персам, англичанам и прочим захватчикам! Теперь их достижения – это наши достижения. Их архитектура, их язык. Все привозное. Только вегетарианство у нас свое. И еще ахимса. Непротивление злу. Есть две вещи, которых у нас не терпят: агрессия и законопослушность. Это индийская философия, которую нам внушали с детства. Мы – жуликоватые вегетарианцы. Потому нас и завоевывали все, кому не лень.

– Ты так думаешь? А по-моему, все как раз наоборот, – возразила Чару. – Ненасилие – это то, что просветители вроде Ганди-джи пытались, но так и не смогли привить нашему народу. Помнишь, ты рассказывал, как после убийства Индиры Ганди вы с Ариджитом стояли у входа в общагу, а в это время мимо проезжал грузовик с дружинниками?

– Помню, конечно. Они уговаривали нас поехать с ними в гурдвару, чтобы бросать булыжники в сикхов. Даже деньги предлагали. Десять рупий за каждый удачно брошенный камень.

– А мусульманские погромы в Мумбае помнишь? У нас всегда кого-нибудь бьют, забрасывают камнями, сжигают заживо. Вся наша история от Чандрагупты до Нарендры показывает, что вегетарианцы вполне могут быть людоедами.

В противоположность большинству ее знакомых, Чару придерживалась либеральных взглядов, порицала Нарендру Моди за религиозный консерватизм (в этом она была единодушна с Джей-Джеем) и мечтала, чтобы ее дочери вышли замуж за иностранцев. Кастовая система, говорила она, есть безусловное зло. Из-за своей косности индийское общество утратило способность к состраданию, вот откуда все нынешние беды. Для паломников с рюкзаками и путеводителями «Lonely Planet» Индия – это саньяси в шафрановых одеждах, сидящий в позе лотоса на ступеньках гхата. Но есть и другая Индия, которую не показывают туристам и о которой редко пишут в книгах. Есть Дели – столица насилия, где еще свежа память о Джиоти Сингх Панди[46], но после всех обличительных статей и речей количество групповых изнасилований не только не упало, а, наоборот, возросло. Есть убийства чести в Харьяне: если девушка выйдет замуж за представителя другой касты, ее родственники могут сжечь ее заживо, и их действия наверняка останутся безнаказанными. Есть – в той же Харьяне – особый вид политического протеста: угнетенные джаты устраивают засаду на дорогах, останавливают машины со столичными номерами, избивают мужчин и насилуют женщин. Есть миллионы мусульман, которым приходится скрывать, что они мусульмане, чтобы устроиться на работу. Есть безысходность, полное отсутствие социальной мобильности, несмотря на все списки SC/ST[47], и закономерные следствия этой безысходности – грабежи, убийства, героиновая эпидемия от Пенджаба до Бихара. Есть чудовищная коррупция и необузданная агрессия со стороны представителей власти, чей лозунг «С вами, для вас, всегда!». Все это есть. Но она, Чару, всегда помнит: это ее город, ее страна. Если ее дочери захотят жить в Америке или где-нибудь еще, она будет только рада. Но сама она никуда отсюда не уедет, даже если будет знать, что на новом месте ее ждет все самое лучшее.

– Чару у нас всегда была матерью Терезой, – сказал Сандип. – Помнишь, Чару, того нищего старика, который околачивался возле нашей школы, когда мы были не то в пятом, не то в шестом классе? Он еще тебя мамой называл. Решил почему-то, что ты в прошлой жизни была его матерью. Он приходил чуть ли не каждый день и всегда тебя звал: «Мама, мама!» А ты его жалела и давала ему деньги. Помнишь, как мы тебе кричали: «Чару, Чару, твой сын пришел»?

– Не помню ничего такого. По-моему, Санни, ты так долго отсутствовал, что твои воспоминания перемешались с эпизодами из мыльных опер.

– Мои воспоминания, как назойливые родственники, которые продолжают тебя навещать даже после того, как ты дал им понять, что их присутствие в твоем доме нежелательно.

– Красиво. Это ты сам придумал?

– Нет, вычитал где-то. Уже не помню где.

– Не верю, – засмеялась Чару. – Ты, кроме учебников и статей по физике, отродясь ничего не читал!.. Так, – сказала она после паузы, – а теперь чего ты там вспоминаешь?

– Ничего.

– А все-таки?

– Однажды, когда мне было лет семь, я пришел домой и увидел, что перед нашей калиткой стоит мусульманская семья. Я спросил, что им нужно, а они ответили, что до Раздела это был их дом. Представляешь? А теперь я сам вот так же вернулся к Кашмирским воротам, глазею на свой прежний дом и распугиваю новых жильцов.

– Вот уж не ожидала от тебя лирики.

– Да я и сам себе удивляюсь.

* * *