Читать книгу "Последние дни Нового Парижа - Чайна Мьевилль"

Разумеется, в Париже еще кипит жизнь. «Стоит просто прогуляться, если есть сомнения, – думает он. – И сам увидишь, что тебе повстречается». Энигмарель, фатоватый робот, сошедший со страниц выставочного буклета, раскинул руки для смертельных объятий. Спящий кот размером с ребенка, нелепо стоящий на задних лапах, наблюдает с разумностью во взгляде. «Этих существ еще можно увидеть, – думает Тибо. – Пока еще можно».

А если продолжить вот так идти, избегая неприятностей и оставаясь незаметным, через некоторое время окажешься в одиночестве и узришь впереди улицу, чьи окна и кирпичные стены не тронуты войной, и на миг притворишься, что вернулся в старый Париж.

«Я не тоскую», – настойчиво повторяет Тибо сам себе в очередной раз. Ни по довоенным дням, ни по недавней относительной безопасности девятого арондисмана. Нацисты, застрявшие в десятом, никогда бы не сумели захватить те улицы, пересекающие измененный ландшафт, полынные луга, гладкие альпийские пейзажи, похожие на провисающие складки ткани, дома, чьи застывшие комнаты полны часов, места, где география отражается сама в себе. Девятый почти целиком состоял из непокорного искусства, и потому его никто не мог одолеть. Он не стал бы приютом ни для кого, кроме партизан того же искусства – выживших сюрреалистов, солдат бессознательного. Main à plume.

«Я ни по чему не скучаю». Тибо судорожно сжимает винтовку.

Здесь, на берегу реки, у каждого дерева свое время года. Листья мертвые и живые. Тибо нужны железнодорожные пути. Дороги наружу. Под одним из фонарей – ночь. Тибо прислоняется к нему, потом садится и несколько долгих минут смотрит на звезды.

«Неужели я еще заслуживаю все эти места?» Его товарищи оказались не в том месте не в то время. Борьба за освобождение потерпела неудачу. Но если Тибо не может отыскать вокруг ни единой искры радости, то, возможно, он не лучше любого из людей Сталина. Или дармоедов де Голля, врага истинной свободы.

«Я не такой, – думает он. – Нет».

Он встает и снова выходит на свет из крошечной манифовой ночки, и в этот самый миг над улицей прокатывается вой.

Тибо мгновенно падает ничком, укрывается за обломком колонны с оружием на изготовку. Война приучила его сохранять полную неподвижность. Этот звук издал не человек – и, в чем он не сомневается, не маниф.

Он ждет. Контролирует дыхание, прислушиваясь к тяжелой поступи, которая все ближе. Что-то медленно появляется в поле зрения. Тибо нацеливает винтовку и крепче ее сжимает.

Покачивающаяся туша, наподобие бычьей. Бока окровавлены и радужно переливаются, как бензин на воде. На лбу у существа множество длинных серых рогов разной формы, некоторые сломаны. Оно опять издает рев, демонстрируя клыки хищника.

Движется оно без призрачного своеобразия манифов, но грохочущим неритмичным шагом, который Тибо ощущает через дрожь земли. Эта тварь не вызывает даже намека на узнавание – пусть перед ним и возникло бы что-то немыслимое, невиданное, – которое обычно сопровождает появление манифа. От одного взгляда на ее сочащееся кровью тело молодой партизан ощущает, как подступает тошнота. Кровь дымится и потрескивает, а там, где она падает на мостовую, вспыхивает пламя. Тварь трясет башкой, и с рогов слетают куски чего-то, приземляются с влажным звуком. Внутренности Тибо сводит судорогой, и это чувство подсказывает: он видит останки манифа.

Если у демонов и живого искусства не получается друг друга избегать, они сражаются самым жутким образом. Искусная плоть, что падает с морды демона, еще свежа.

В те дни, что последовали за С-взрывом, к немецким войскам и только что возникшим манифам присоединился омерзительный захватчик, забредший не туда: батальоны из нижнего мира.

Острая необходимость как-то выживать заставила некоторых товарищей Тибо попытаться извлечь хоть какую-то пользу из этих падших, а теперь вознесшихся противников. Они набирались опыта, читая плохие книги, за которыми приходилось охотиться. Они вытаскивали информацию из угодивших в плен немецких заклинателей и знатоков-священников из новоявленной епархии Роберта Алеша. Бесстрашные подслушивали обрывки разговоров – речь демонов походила на лай – и собирали сведения по крупицам, скрупулезно анализировали слухи о злонамеренных договоренностях между Адом и Рейхом. Элиза могла бы рассказать Тибо, какого духа он видит перед собой, пока молится – пусть и не Господу, – чтобы тот на него не посмотрел. Тибо знает лишь одно: это демон, и к тому же крупный.

Как и большинство сородичей, существо явно испытывает боль. Но при таких размерах его ранения или болезни, пусть даже серьезные, не помогут Тибо. Парочка амулетов в сумке тоже не спасет от инфернального существа: демон убьет его, если обнаружит.

Но чудовище неровной, болезненной походкой уходит прочь, и кажется, что количество его ног постоянно меняется. В сторону Тибо оно даже не смотрит. Позади демона остается след из горящей крови и взломанной мостовой.

Тибо ждет, пока тварь не исчезнет из виду за поворотом, потом прислушивается к удаляющимся тяжелым шагам и ждет еще, пока все звуки не растворяются вдали. Лишь потом Тибо наконец-то расслабляется, ощупывает свою пижаму. Даже это бы не помогло, думает юноша, пропуская окантовку между пальцами. «Надо убираться с улиц, – говорит он самому себе, а потом добавляет с горькой иронией: – Может, стоит спуститься в метро?»

Тибо размышляет о тех, кто умер рядом с ним в лесу. Размышляет о погубленном плане, об атаке, в которой он не участвовал.

Он вытаскивает из сумки карандаш и старую школьную тетрадь, сложенную в несколько раз. Открывает свои военные мемуары.

«Я никакой не дезертир. Миссия бессмысленна. А я не дезертир».

Тибо было почти семнадцать, когда, следуя рассказам выживших, шуму выстрелов, обгорелым и странно измененным останкам немецких патрулей, а также интуиции, которая время от времени его навещала, он разыскал среди руин «Руку с пером».

Он шел к ним, размахивая древними журналами, и от волнения дрожал так сильно, что вербовщики, которые его встретили и привели в штаб-квартиру, добродушно посмеивались.

– Это же вы, правда? – все повторял Тибо, указывая на страницы, имена.

Они продолжили смеяться даже после того, как он сказал, что хочет к ним присоединиться.

Его испытали. Когда он сказал, что не умеет стрелять – на тот момент ему еще не доводилось брать в руки оружия, – они пошутили, что ему надо бы попробовать автоматическую стрельбу. Дескать, это как автоматическое письмо. «Ты знаешь, кто сказал, что самый простой акт сюрреализма – это выстрелить в толпу, не целясь?» Он знал, и им это понравилось[4].