Читать книгу "Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации - Станислав Бахитов"

Однако, включив в себя к началу ХХ века практически весь мир, капиталистическая миросистема потеряла способность к расширению и оказалась в кризисе, финальная стадия которого началась после развала СССР. Работа И. Валлерстайна «После либерализма» является обобщением его статей, написанных в начале 1990-х, в период гибели СССР и полураспада России, превращения США в главного мирового лидера-жандарма и торжества неолиберальной идеологии. В последнем, правда, сам Валлерстайн сильно сомневался, считая, что крушение СССР и повсеместное ослабление государственности ведут к деградации западного гражданского общества (нет врага – нет идеалов) и скорее маркируют собой конец 200-летней эры либерализма, чем его победу [21, 5–10].

Новую эпоху ослабленной неолиберальными реформами государственности И. Валлерстайн называет эпохой «группизма»: «Мы живем в эпоху «группизма» – образования групп, имеющих защитный характер, каждая из которых стремится к достижению самосознания, на базе которого упрочивается солидарность и борьба за выживание одновременно с борьбой против других таких же групп» [21, 10]. Особенно беспокоит американского автора ситуация в «третьем мире», для которого И. Валлерстайн видит три возможности: или отказ от западных ценностей по образцу Иранской революции, или использование военной силы для укрепления собственных позиций по образцу Хусейна, или индивидуальное переселение граждан на Запад [21, 26–27]. Последний вариант, по мнению И. Валлерстайна (которое вполне подтвердилось), станет наиболее массовым. Какова будет реакция Запада (у И. Валлерстайна – Севера)? «Конечно, со стороны Севера последует (и она уже дает о себе знать) острая социальная реакция – призывы к введению более жесткого социального законодательства, направленного на ограничение социально-политических прав тех, кому удалось туда проникнуть. В результате de facto может быть достигнут худший из всех возможных компромиссов: неспособность эффективно предотвратить въезд мигрантов в сочетании со способностью обеспечивать им политически неполноценный статус» [21, 38], – пишет американский аналитик.

Позиция, связывающая отсталость периферии с негативным влиянием ядра капиталистической миросистемы, была подвергнута косвенной критике со стороны защитников неолиберального капитализма Дарона Аджемоглу и Джеймса А. Робинсона, считающих, что современные проблемы, и прежде всего проблемы «развивающихся» стран, связаны с плохим управлением, с коррупцией и отсутствием демократии: «Неважно, идет ли речь о Северной Корее, Сьерра-Леоне или Зимбабве, – мы покажем, что все бедные страны бедны по тем же причинам, что и Египет. А такие страны, как США и Великобритания, стали богатыми потому, что их граждане свергли элиту, которая контролировала власть, и создали общество, в котором политическая власть распределена более равномерно, правительство подотчетно гражданам и реагирует на их требования, а экономические стимулы и возможность разбогатеть есть у широких слоев населения» [1, 12]. Следует, однако, заметить, что в той же Англии после Славной революции политические права получили лишь 4 % населения из числа наиболее состоятельных граждан. Сами Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон выделяют инклюзивные и экстрактивные политические и экономические институты. Первые достаточно плюралистические и одновременно централизованные (мы бы назвали их рыночно-демократическими), поэтому они способствуют экономическому росту и развитию общества. Вторые концентрируют огромную власть и доходы в руках узкой группы (их следовало бы назвать олигархическими), поэтому порождают конфликты и, в конечном счете, ведут к застою и упадку общества и государства [1, 94].

Конечно, как отмечал еще П. Абеляр, в любом учении и в любом принципиальном споре есть некая доля истины, в чем легко убедиться, взглянув на нашу экстрактивную олигархию. Трудно найти вторую такую страну, где 1 % населения контролирует более 70 % собственности. Но в целом искусственность, политическую ангажированность и антиисторичность данной конструкции зарубежных авторов видно сразу. Так, политические и экономические институты СССР данные авторы считают в высшей степени экстрактивными, хотя любой нормальный трудящийся гражданин, успевший повзрослеть еще в советское время, мог бы сказать, что настоящая олигархия возникла именно в постсоветском пространстве. И здесь сама собой напрашивается мысль, что выход из сложившейся ситуации (во всяком случае, в России) следует искать не столько в плюрализации собственности, сколько в ее обобществлении. Говорить о плюралистичности той же Южной Кореи или Сингапура второй половины 1970-х годов, несмотря на успехи рыночной экономики, вообще не приходится. Да и современные США отличаются высокой степенью олигархичности и в политике, и в экономике, к тому же конфликтов там сейчас более чем достаточно. При этом среди альтернативных гипотез, которые рассматривают Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон, мир-системный анализ вообще не упоминается.

Но особенно наглядно ангажированность данных авторов проявляется при выявлении ими исторических причин отсталости черной Африки, где главная роль отводится работорговле, а главными и практически единственными виновными называются африканские царьки: «В большинстве африканских стран существенная прибыль, которую приносила работорговля, приводила не только к увеличению ее масштабов и к тому, что права собственности защищались все хуже, но и к постоянным военным конфликтам и, следовательно, разрушению даже тех немногих институтов, что еще работали. В течение нескольких веков любой процесс централизации государства всегда рано или поздно поворачивал вспять, и в конечном счете попытки многих африканских стран построить централизованное государство так и остались безуспешными. Хотя иногда на почве эксплуатации выгодной работорговли в Африке все же появлялись сильные государственные образования, их власть была основана на вооруженном насилии и грабеже» [1, 133–134]. При этом Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон считают, что большинство эпизодов военного вмешательства европейцев в африканские дела происходило под предлогом борьбы с рабством [1, 289].

Впрочем, даже если оставить в стороне «огромные прибыли» африканских царьков, которым платили за рабов стеклянными бусами, ромом, яркими тканями и т. п., то в любой торговле помимо продавца есть еще покупатель. А покупателями в африканской работорговле были как раз западные купцы из «инклюзивных» либеральных стран. В этом отношении значительно более историчным выглядит взгляд на развитие африканской работорговли того же И. Валлерстайна: «Рабов покупали по низкой непосредственной цене (цена производства предметов, которые давали в обмен за них) при отсутствии обычных скрытых издержек. То есть тот факт, что увоз человека из Западной Африки понижал производительный потенциал региона, обладал нулевой стоимостью для европейского мира-экономики, поскольку район не охватывался его системой разделения труда. Конечно, если бы работорговля полностью лишила Африку всех возможностей для дальнейших поставок рабов, тогда Европа столкнулась бы с реальными издержками. Но исторически до этого дело никогда не доходило. Но как только Африка стала частью периферии, реальная стоимость рабства в терминах производства прибавочного продукта в мир-экономике выросла до такого размера, что стало гораздо дешевле использовать наемный труд, даже на сахарных и хлопковых плантациях, что и произошло в XIX веке в Карибском бассейне и в других регионах использования рабского труда» [20, 48–49]. Никакой либеральной романтики борьбы с рабством, чисто бизнес. Рабы в большом количестве погибали во время транспортировки через океан, эксплуатировать их на месте в качестве работников на африканских плантациях оказалось дешевле.