Читать книгу "Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни - Николай Ямской"

Зато Лазаренко был человеком дела. Недаром еженедельный киножурнал «Патэ» по всему миру крутил сенсационный сюжет, где непревзойденный акробат в прыжке перелетает над живым барьером из трех огромных индийских слонов. Через парапет на крыше дома Нирнзее Лазаренко, конечно, не прыгал. Но по водосточной трубе спускался. И на парапете стойку на руках несколько минут держал. Причем периодически переносил тяжесть тела на одну руку, отвечая при этом на вопросы поднявшихся вместе с ним на крышу репортеров. Да еще и свободной рукой приветственно помахивал оцепеневшим внизу от ужаса прохожим…

О, это ощущение полета!

Вся остальная публика наведывалась на крышу главным образом из-за неповторимого, сходного с полетом ощущения, которое возникало при созерцании разворачивающейся отсюда на все стороны панорамы. Это завораживающее чувство посещало всех — даже тех, кто, казалось, капитально обосновался за своими столиками исключительно ради еды, напитков и богемного трепа. Вот что написал по этому поводу репортер журнала «Сцена и арена»: «Сине-лиловатая вечерняя даль Москвы, вышитая бисером огней, силуэты высоких зданий и колоколен на янтарном фоне заката, свежесть ветра, высотой огражденного от пыли, яркие огни кафе и грандиозность крыши, нисколько на понятие «крыша» не похожей, а скорее напоминающей здание курзала в каком-нибудь не из последних курорте».

Ощущение эдакого особого парения особенно усиливалось во время прогулок. Потому что, обойдя хотя бы раз неспешным шагом площадку по периметру, можно было обозреть почти всю разбегающуюся от центра к окраинам Москву. Такой, например, какой запечатлел ее автор редких фотоснимков, сделанных с крыши дома Нирнзее в 1915–1917 годах. Состыковав их сегодня один за другим, можно получить круговую панораму Москвы, какой она была в начале XX века. И как бы с высоты птичьего полета в деталях рассмотреть Пушкинскую площадь, на которой еще возвышались стены Страстного монастыря. Не спеша оглядеть убегающую к Кремлю необычно узенькую для современного взгляда Тверскую, приземистые строения Замоскворечья и прежний, варварски взорванный в декабре 1931 года храм Христа Спасителя. В конце этого своеобразного путешествия в далеком от нас времени и пространстве фотографии снова возвращают нас по аллеям Тверского бульвара к памятнику Пушкину, который тогда еще стоял лицом к месту, на котором через полвека соорудят кинотеатр его имени…

«Как сумасшедший с бритвою в руке…»

Понятно, что возможность наиболее часто любоваться замечательной панорамой была конечно же у жильцов богемного дома в Гнездниковском. Каких только знаменитостей не заманивала на его крышу эта высота! Долгими вечерами прогуливалась здесь влюбленная пара — будущий создатель Камерного театра Александр Таиров и знаменитая актриса, одна из самых тогда очаровательных женщин столицы Алиса Коонен. Увлеченно вышагивали обдуваемые свежим ветерком Владимир Маяковский с Давидом Бурлюком, в респектабельной холостяцкой квартире которого, расположенной прямо над «Летучей мышью», изобретательные по части эскапад лидеры русских футуристов обосновали свой штаб.

А сколько раз поднимался на эту смотровую площадку и в воображении перемещал по раскинувшейся внизу Москве героев своего будущего романа «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков? Вот уж в чьей судьбе дом в Гнездниковском сыграл особую роль! Именно здесь в 1923 году на вечеринке, устроенной литератором Потехиным, писатель встретил свою вторую жену — Любовь Евгеньевну Белозерскую. Правда, тогда даже не подозревал, что их брак станет лишь предисловием к главной любви его жизни.

Потому что в 1929 году и снова в этом доме писатель на Масленицу познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской — той, что стала прообразом главной героини романа Маргариты. Чувство, которое между ними почти сразу же вспыхнуло, отлилось в романе Булгакова знаменитой фразой: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих».

Когда отшелестели белые салфетки

В дни октябрьских событий 1917 года небоскреб в Гнездниковском оказался в самом эпицентре боев. После того как отряд красногвардейцев под командованием Юрия Саблина, который перед тем, как стать прапорщиком и левым эсером, был известным танцором, лучше всех в Москве плясавшим кекуок, отбил у юнкеров эту господствующую над местностью высоту, почти половина окон в доме зияла провалами.

Однако стекла вставили на удивление быстро. Ибо новая власть, объявив здание четвертым Домом Московского совета, забрала его для нового советского начальства. В итоге перед стылым комиссарским оком стушевалась даже бойкая «Летучая мышь».

Как пелось в одном из последних балиевских номеров (перед долгим отъездом в 1919 году на гастроли в Киев): «Вот была Москва какая, сы-ы-тая да сонная, а теперь она другая — революционная!» В Москве революционной оказалось не очень-то уютно. Новая «Летучая мышь» быстро «прикусила язык». И очень скоро, растеряв всю свою задиристость, закончила свой век с насмешливой, данной ей своими былыми верными поклонниками кличкой «Засахаренная мышь».

А вот общепит на крыше легендарного дома в Гнездниковском только укрепился. В годы нэпа вместо кафе там открыли довольно дорогой ресторан, о котором не раз его посещавший Булгаков позже ностальгически написал: «На нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах, и фрачные лакеи бегали с блестящими блюдами». О том же — гораздо громче, но, естественно, менее талантливо — кричала в 1925 году реклама: «Крыша московского небоскреба! Единственное летом место отдыха, где в центре города предоставляется возможность дышать горным воздухом и наслаждаться широким открытым горизонтом. Ежедневно пиво, вино, дешево, свежо и вкусно».

С «горным воздухом» реклама, конечно, погорячилась. Хотя дышалось и впрямь легко. Да и аппетит нагуливался прямо-таки зверский. Вследствие чего ежедневно с шести вечера до двух часов ночи в ресторане было не протолкнуться.

Другие времена — другие виды

К концу 1920-х — началу 1930-х годов от былой публики в доме Нирнзее не осталось и следа. Кто-то сам покинул не только жилплощадь, но и страну. Кого-то бесцеремонно выселили. Тем более что с некоторых пор на отдельном, специально выделенном только для него лифте в свое новое жилище на 7-м этаже стал подниматься Андрей Януарьевич Вышинский. Прозванный за свою вдохновенную свирепость Ягуарьевичем Вышинский в 1933 году стал Генеральным прокурором СССР. И в этой роли почти для всех обвиняемых требовал только одного наказания — смертной казни. Досталось и соседям Вышинского по месту жительства. К концу 1930-х из 600 квартиросъемщиков дома в тюрьмах и лагерях сидела ровно треть. Отныне и на целых два десятилетия в Москве стала наиболее востребованной совсем другая крыша — над внутренним корпусом известного здания на Большой Лубянке, которую руководство НКВД приспособило в качестве прогулочной площадки Внутренней тюрьмы. Ну а на верхней площадке бывшего дома Нирнзее больше никто не сидел и не прогуливался. Негде было. Ресторан закрыли, а вход на площадку опечатали. Да так, оказалось, прочно, что сегодня ресторан «Крыша» есть только на верхнем этаже гостиницы «Европейская» в Санкт-Петербурге. А на Москву мы сегодня глядим сверху совсем с других смотровых площадок.