Читать книгу "Хапуга Мартин - Уильям Голдинг"

Или стоял.

Он тоже перестал плыть и лег на воду. Силуэт судна был настолько неясным, едва вырисовываясь в темноте, что он не мог определить ни размеров, ни расстояния до него. Сейчас оно было повернуто носом, больше, чем когда его впервые отметил глаз. Даже опускаясь во впадину между волнами, он все равно не терял силуэт из виду. Он снова поплыл и всякий раз, поднимаясь на гребне, в отчаянии взывал:

— Помогите! Эй, кто-нибудь!

Но что же это за судно? Кривобокое, асимметричное. Авианосец? Покинутый авианосец, брошенный, обреченный затонуть? Так его уже давно потопили бы залпом торпед. Может, брошенный лайнер? Громадина. Верно, лайнер, из серии «Куин» — но почему асимметричный? Туман и солнце нейтрализовали друг друга. Лучи солнца могли осветить туман, но не рассеять. И в этой солнечно-туманной дымке неясно вырисовывались темные очертания этого некорабля, там, где ничего, кроме корабля, не могло быть.

Он снова поплыл, превозмогая внезапно наступивший страшный упадок сил. Первое острое возбуждение от увиденного сожгло в нем все горючее, и пламя едва тлело. Он упорно продолжал плыть, с усилием загребая воду руками, устремляя взгляд из-под сводов черепа, словно этим приближал себя к спасению. Силуэт двигался. Увеличивался, но четче не становился. То и дело в нижней части форштевня возникало что-то вроде носовой волны. Он уже не смотрел на корабль, но плыл, плыл, время от времени взывая о помощи и теряя остаток сил. Со всех сторон его окружала необоримая зеленая мощь, грозящая отобрать последние силы, над ним стоял туман и блеск; перед глазами пульсировало красное пятно — тело отказало, и он безучастно лежал на волнах. Над ним высился силуэт. Сквозь скрежет и глухие удары разладившихся механизмов до него доносился звук разбивающихся волн. Приподняв голову, он увидел выступающий на фоне неба риф. Рядом парила чайка. Он заставил себя высунуться над водой: волна за волной подымалась и падала, выбрасывая вверх белый столбик пены, и исчезала, словно проглоченная каменной грядой. Он начал мысленно проделывать плавательные движения, сознавая, что тело ему уже не повинуется. Между ним и скалой прошла очередная волна с тупым, странно сглаженным гребнем. Выбросила вверх струйку. Он погрузился в зеленую воду и увидел: там что-то есть, но что — не разобрал. Что-то желтое и коричневое. Услышал не хаотический, бессмысленный говор неуправляемой воды, а внезапный рев. И опустился вниз, в поющий мир с какими-то мохнатыми тенями, которые, выгибаясь, проносились возле его лица. Внезапно различимые детали напомнили сложное переплетение скалы и водорослей. Коричневые усики хлестнули по лицу, и тут, ощутив чудовищный толчок, он ударился о твердую поверхность. Контраст был ошеломляющий. Тело, колени, лицо коснулись тверди; он смог сомкнуть на ней пальцы, смог даже подержаться за нее. Рот зачем-то все еще был открыт, глаза тоже, так что в какой-то момент он тесно соприкоснулся с тремя раковинами-блюдечками, сосредоточенно их разглядывая. Они находились на расстоянии одного-двух дюймов от лица: две маленькие и одна большая. И все же переход из мира изменчивой водяной стихии к устойчивости, твердости воспринимался как нечто ужасное, апокалипсическое. Эта устойчивая твердь не вибрировала, как, например, корпус корабля, но была безжалостна, порождая панику. Никто не давал ей права становиться на пути тысяч миль воды, бесцельно катившейся по своим делам, — ее появление здесь ввергало мир в состояние внезапной войны. Он чувствовал, как его приподнимает и относит в сторону от раковин, переворачивает, дергает, бросает в водоросли и темноту. Сплетения водорослей, удерживающие его, соскользнули и отпустили. Он Увидел свет, набрал полный рот воздуха и пены. Перед ним возник лик расколотой скалы, в частоколе деревьев, выросших из фонтанов брызг, и при виде этой дрейфующей посреди Атлантики тверди его охватил ужас и он закричал, тратя на это весь запас воздуха, словно встретился с диким зверем. Его отнесло вниз, в зеленое спокойствие, затем отбросило вверх и в сторону. Море больше не играло с ним. Оно приостановило свой безумный бег и держало его мягко, несло осторожно, как охотничья собака подстреленную птицу. Какие-то острые предметы касались ног и колен. Море нежно опустило его и отступило. Что-то острое царапнуло лицо и грудь, коснулось сбоку лба. Море вернулось; ласкаясь, лизнуло лицо. Он мысленно делал движения, но ничего не происходило. Снова вернулось море, и он снова подумал: двигайся. На этот раз получилось, так как море забрало большую часть его веса. Он продвинулся вперед над острыми предметами. С каждой волной, с каждым движением он перемещался вперед. Он чувствовал, как море откатилось вниз, ощущал его запах у ног, а затем оно вернулось и уютно устроилось у него под рукой. Оно больше не лизало ему лицо. Перед ним возник какой-то образ, занимающий все пространство под сводами черепа, но ничего не прояснявший. Море снова свернулось клубком у него под рукой.

Он лежал неподвижно.

2

Узор был черно-белый, но белый цвет преобладал. Он состоял из двух пластов, расположенных один за другим, для каждого глаза свой пласт. Человек ни о чем не думал, ничего не делал, а образ чуть-чуть менялся, издавая слабые звуки. Щека упиралась во что-то твердое, и настойчиво начали заявлять о себе неприятные ощущения. Сначала он чувствовал давление, потом не приносящее тепла жжение, наконец — боль, сконцентрированную в одном месте. Она не отпускала, становясь все ожесточеннее, как бывает, когда ноет больной зуб. Эти ощущения возвращали его к действительности, он снова начал воспринимать себя целиком.

Однако не боль, не черно-белые размывы вернули его к жизни, а звуки. Хотя здесь море обращалось с ним очень бережно, в другом месте оно продолжало реветь и биться, обрушивая одну волну за другой. Да и ветер, встречая на своем пути преграду посерьезнее, чем послушная волна, со свистом носился вокруг скалы, резкими порывами задувая в расселины. Все эти звуки слились в единый язык, который ворвался в темную, бесчувственную голову, убеждая, что она где-то, в каком-то месте существует, и наконец, с победным криком чайки, перекрывающим шум ветра и воды, возвестил пробивающемуся сознанию: где бы ты ни был, но ты существуешь!

И он действительно ощутил, что существует, терзаемый болью, но в полном единении с твердью, на которой удерживалось его тело. Он вспомнил, как пользоваться глазами, и совместил две линии зрения. Зрительные образы тоже совместились и слегка отодвинулись. Возле самого лица, упираясь в щеку и подбородок, лежала галька. Это были кусочки белого кварца с тупыми, закругленными краями, похожие на картофелины разного размера и формы. Их белизну прорезали желтые пятна и более темные вкрапления. За галькой виднелось нечто белевшее еще сильнее. Он смотрел на это нечто, не испытывая любопытства, лишь отмечая обескровленные складки, посиневшие корни ногтей, вмятинки на кончиках пальцев. Не поворачивая головы, он проследил взглядом за изгибом руки вдоль рукава плаща до того места, где начиналось плечо. Глаза вновь обратились к гальке, равнодушно ее разглядывая, словно ей предстояло совершить какое-то действие, которого он ожидал без всякого интереса. Рука не двигалась.

Между камушками плескалась вода. Она слегка шевелила их, пережидала, откатывалась, а они побрякивали и позвякивали. Вода омывала его тело, едва заметно перемещая обутые в гольфы ноги. Когда накатила очередная волна, он глядел на гальку, и на этот раз море вместе с последним прикосновением плеснуло в раскрытый рот. Выражение лица не изменилось, но его начало трясти крупной, пронизывающей с головы до ног дрожью. Белая рука двигалась взад-вперед, совпадая с движениями тела, и ему казалось, что трясется галька. Упираясь в щеку, голыши причиняли ноющую боль.