Читать книгу "Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир"

Всех мытарств моих детских не перескажешь. Сколько сирот войны пережили такие беды! А сколько сирот этого не смогли пережить! Если бы живы были наши отцы!..

Еще не кончилась война, я в 14 лет ушла в школу в Ковров и уже все время жила среди чужих людей. Умудрилась институт окончить в Одессе с отличием и вернулась инженером на Волгу, где начиналось мое довоенное, досиротское детство… Мира всем нам!

* * *

«13 мая Генеральный штаб дал директиву округам выдвигать войска на Запад из внутренних округов. (…) из Приволжского военного округа в район Гомеля – 21 армия…»

Из книги Маршала Советского Союза ГК. Жукова, «Воспоминания и размышления», Издательство Агентства печати «Новости», Москва, 1969 г., с. 228.

Виртудес Компань Мартинес, редактор, переводчик

Я из тех испанских детей, которых принял Советский Союз в период гражданской войны в Испании. Родилась я в феврале 1928 года на берегу Бискайского залива, в городе Сан-Себастьяне. У нас была большая дружная семья. Мама, папа, бабушка и шестеро детей. Отец был маляром. Мама служила на кухне в летней резиденции короля в Сан-Себастьяне. У моего очень красивого города давняя слава места отдыха королей.

Как известно, противостояние монархии и республиканцев длилось не один год и все кончилось диктатурой Франко. Отец мой был убежденным социалистом, и, когда семья оказалась в опасности, он принял решение эмигрировать. Наша семья уезжала в спешке, ночью, «последним поездом», как сказал папа. Я помню, наш путь в порт Бильбао, потому что по дороге я впервые услышала выстрелы и рядом с нами свист пуль. Если ты хоть раз услышал звуки войны, то их не забудешь никогда…

Но первое мое воспоминание из испанского детства связано со школой. Это важно мне рассказать. Я помню, как я пришла в первый класс народной школы. Мою учительницу звали донья Хуана. И вот когда за мной пришла мама, донья Хуана сказала ей: «Вашей способной девочке здесь нечего делать, отдайте ее в платную школу». И тогда отец сказал: «Буду работать день и ночь, чтобы моя девочка могла там учиться». Старшая сестра, которая была уже ученицей швеи, сшила мне форменное платье, какое носили в платном колледже, и мама отвела меня в новую школу, где учились дети богатых. В первый же день у меня случился конфликт. В школьном дворике мои соученицы держались отдельно от меня. Они глядели в мою сторону и шептались. Вдруг над их головами появилась рука и бросила камень, который больно ударил мне в плечо. В одну секунду я оказалась рядом с обидчицей и вцепилась ей в волосы. Классовая борьба в самом чистом виде, и это в 7 лет! Обида моя была так сильна, что я оттаскала эту девочку как следует. Меня отвели в школу и поставили в угол на колени, причем руки надо было держать на уровне плеч, как на распятии. Если рядом никого не было, я опускала руки, но появлялся взрослый и указкой поднимал их. Когда за мной пришла мама, она услышала, что у ее дочки «лицо как у ангела, а душа как у черта». Ой, сейчас-то мне смешно! Помню, дома бурно обсуждали мое поведение. Старшая сестра так возлюбила меня – «пусть знают буржуи, что такое рабочий дух»! И я была довольна – победа была за мной! Больше меня в школе не трогали. Я хорошо училась. Мы ставили к праздникам сцены из Библии, и я всегда в них участвовала. Но учиться мне долго не пришлось. Когда я была в 3-м классе, в апреле 37-го года, как мы знаем, «Люфтваффе» разбомбил Гернику – город басков…

* * *

А дальше я помню себя среди толпы на площади в Бильбао перед красивым белым пароходом. Так много солнца и так много нас – красивых детей! На мне все лучшее, и новые золотые сережки, и крестик на золотой цепочке, но почему взрослые плачут? Даже моя старшая сестра Анхелита, которой 12 лет, тоже плачет, а ведь она со мной едет на этом красивом пароходе. Мне 9 лет, и я пока не понимаю, что, возможно, никогда не увижу своих близких. Я еще не знаю, что еду в эмиграцию в Россию, что испанская социалистическая партия на период войны высылает из страны детей от 5 до 15 лет. Тогда многие страны приняли испанских детей, но большинство из них вернулись вскоре после войны. Только в России испанские дети – почти 3 тысячи – «задержались» на годы.

Анхелита в 60-е вернется в Испанию. А я буду навещать ее и родных. Я из тех испанских детей, кто остался в России навсегда. У нас две Родины!

Итак, мы бежим от войны через Францию в Россию, не зная, что через 4 года война догонит нас, и мы снова будем от нее спасаться…

Французский порт Бордо, часть детей сошли на берег. Я даже помню, что их встретили булочкой с шоколадом. А нас пересадили на французский торговый пароход «Sontey». Помню темный трюм, где высокими штабелями лежали матрасы. Когда мы плыли на север, к Германии, испортилась погода, была гроза и сильная качка, огромные волны били, нам было так страшно! Сестра выходила наверх в очередь за пайкой хлеба, ей мою пайку не давали – «пусть сама идет». Но я больная так и пролежала на этом матрасе. И вот помню, как сестра насильно тащит меня из трюма на верхнюю палубу. А там снова солнце светит, тепло, красивое море! А впереди, внизу тоже море голов встречающих. Я бы сказала, море русских голов! Ленинградцы встречают нас, испанских детей – разве такую картину можно забыть! Я плачу до сих пор, когда вспоминаю…

Мы готовы бежать вниз, а нам говорят: «Спать пора!» Как спать? Мы ничего не можем понять, а это просто белые ночи, которых нет в Испании! Наверное, мы поспали. И вот утро! Нас построили парами, и мы стали спускаться. Было впечатление, что люди до утра никуда не уходили. Мы шли между милиционерами в белой форме, которые стеной стояли, сдерживая людей. А люди улыбаются, что-то кричат, – мы ничего не понимаем, конечно, – игрушками машут, но милиция не разрешает нам их давать, в целях безопасности…

Потом нас привели в душ, сказали раздеться. С меня сняли и сережки, и крестик. Вышли мы уже с другой стороны, выдали нам одинаковые темные байковые платья в цветочек. Но они большие, а мы маленькие, и нам выдали бинты, чтобы мы их подпоясали покороче. Вот все ушли, а я уперлась: «Не пойду, отдайте мои сережки и крестик». Я не понимала, почему у меня это забрали, как и сейчас не понимаю. Что тут скажешь – из-за каких-то нескольких человек я не могу говорить о русских плохо после того, что потом я получила от них! Простите, что много плачу!

Отвели нас в зал, где был накрыт длинный стол. Стали нас рассаживать. Помню, суп был и много всего разного. Так только русские могут встречать! Больше помню черную икру, которую мы до того никогда не видели и не знали, что это такое. Она была в специальных блюдах и оттуда ложка торчала. И вот разыгралась такая сцена. Какой-то мальчишка, чуть постарше меня, стал кричать: «Не ешьте это, нельзя, нас хотят отравить!» – и стал раскидывать черную икру этой самой ложкой во все стороны. Ой, как вспомню, так смех сквозь слезы! Тогда я думала: может быть, это правда яд! Кажется, никто из нас икры не тронул…

Отвели нас в школу, там большие классы и спальни – кроватки белоснежные. Говорят – спать. Мы никак не поймем – все время светло, зачем спать!

* * *

На следующий день поезд повез нас на Азовское море в Бердянск, в пионерский лагерь. Русские девочки занимались с нами. Помню Нэлю и Сару с длинной косой, они учили меня гимнастике и от себя не отпускали.