Читать книгу "Три дочери Евы - Элиф Шафак"

К великой радости Пери, на светофоре в этот момент вспыхнул зеленый свет, и поток машин хлынул вперед, как вода из садового шланга. Она уже собиралась нажать на педаль газа, когда вдруг услышала, как задняя дверь машины открылась и тут же захлопнулась. Все произошло мгновенно. В зеркало заднего вида она увидела, что сумочка, валявшаяся на сиденье, исчезла.

– Воры! – охрипшим от волнения голосом закричала Пери. – У меня украли сумочку! На помощь!

Машины, стоявшие сзади, оглушительно гудели. Никому не было дела до ее несчастья, все хотели лишь одного – двигаться вперед. Никто не собирался приходить ей на помощь. После секундного раздумья Пери, вывернув руль, съехала на обочину и включила аварийные огни.

– Мама, что ты делаешь?

Она не ответила. Времени на разговоры не было. Она успела заметить, в каком направлении убежали малолетние воришки, и намеревалась догнать их во что бы то ни стало. Могучий, почти животный инстинкт твердил ей, что она просто обязана найти похитителей и вернуть то, что по праву принадлежит ей.

– Мама, да наплевать на эту дурацкую сумку! Все равно это подделка под фирму.

– Там деньги и банковские карты. И телефон!

Дениз явно нервничала. Она терпеть не могла привлекать к себе внимание. Все, чего ей хотелось, – быть серой каплей в сером море. В любой нестандартной ситуации ей становилось не по себе.

– Оставайся здесь! Запри двери и жди меня! – скомандовала Пери. – И не надо со мной спорить!

– Но, мама…

Не слушая, Пери выскочила из машины. Сразу же выяснилось, что преследовать грабителей на высоких каблуках невозможно. Недолго думая, она скинула туфли и побежала, тяжело шлепая по асфальту босыми ступнями. Дочь смотрела на нее из окна, вытаращив глаза от изумления и досады.

Пери бежала, сознавая, как нелепо выглядит в лиловом платье, как смешно подпрыгивают ее груди, как пылают щеки под взглядами десятков любопытных глаз, и все же, несмотря на всю комичность ситуации, испытывала пьянящее чувство свободы. Ей удалось сломать барьер, вырваться в некую запретную зону, неведомую и манящую. Сопровождаемая хохотом водителей и криками чаек, Пери свернула с дороги в какую-то улочку. Остановись она хотя бы на секунду, то пришла бы в ужас от собственной смелости, сообразив, что в этом грязном переулке ничего не стоит наступить босой ногой на ржавый гвоздь, битое стекло или дохлую крысу. Но пока она бежала, подобные мысли не приходили ей в голову. Ноги, неподвластные рассудку, несли ее вперед все быстрее и быстрее. Оказалось, они хорошо помнят те времена, когда она, студентка Оксфорда, каждый день, невзирая на погоду, пробегала трусцой три-четыре мили.

В ту пору бег доставлял ей радость. Но, как и прочие радости жизни, эта тоже, увы, осталась в прошлом.

Немой поэт

Стамбул, 1980-е годы

Когда Пери была маленькой, семья Налбантоглу жила на улице Немого Поэта, в азиатской части Стамбула, в квартале, где обитали не самые состоятельные представители среднего класса. Воздух там был насквозь пропитан запахами печеных баклажанов, молотого кофе, горячих лепешек и чесночных приправ. Они вырывались из открытых окон – настолько сильные, что проникали повсюду, даже в сточные канавы и люки, и настолько острые, что свежий утренний ветер, залетая сюда, в испуге менял направление. Но местные жители не сетовали. Они просто не замечали запахов. Что касается чужаков, они забредали сюда редко. Дома здесь теснились беспорядочно, словно могильные плиты на заброшенном кладбище. Над всей улицей, подобно плотному туману, висела беспросветная скука, лишь изредка, да и то ненадолго, нарушаемая криками детей, затеявших какую-нибудь игру.

Происхождение названия улицы было овеяно легендами и слухами. Поговаривали, что она названа в память об одном знаменитом османском поэте, жившем в этих местах. Недовольный слишком скудным вознаграждением за поэму, которую он отослал во дворец, поэт дал обет молчания, заявив, что откроет рот, лишь получив от султана достойную награду.

– Несомненно, повелитель земель Цезаря и Александра Великого, владыка трех континентов и пяти морей, тень Бога на земле, щедро изольет свои милости на смиреннейшего из своих подданных. Если же этого не произойдет, я пойму, что творения мои слишком несовершенны, и буду хранить безмолвие до конца дней своих, ибо безмолвный поэт лучше бездарного поэта.

Так якобы заявил стихотворец и погрузился в молчание, столь же полное, как молчание ночного снега. В этом не было никакого вызова – как и положено верноподданному, поэт трепетал перед своим повелителем и благоговел перед ним. Но творческая его натура жаждала похвал, признания и любви – и, разумеется, щедрой денежной награды, которая никогда не бывает лишней.

Когда об этом происшествии донесли султану, он счел подобную дерзость забавной и пообещал воздать поэту должное. Как и все тираны, к творческим людям он испытывал смешанные чувства – их общество было ему приятно, когда они держали себя в рамках, но он знал, что поведение их бывает непредсказуемо. Художники и поэты на все имеют свой взгляд – иногда это довольно занятно, иногда вызывает раздражение. Султан держал при дворе нескольких поэтов, никогда не выходивших за границы дозволенного. Они говорили что хотели, пока это не касалось государства и его законов, религии, всемогущего Аллаха и, разумеется, самого султана.

Судьба распорядилась так, что несколько дней спустя в серале вспыхнул заговор, в результате которого султана свергли, а на трон взошел его старший сын. Прежний повелитель был лишен жизни. Дабы не пролить ни капли благородной крови, его удушили шелковой тетивой. В делах смерти жители Османской империи соблюдали правила и предписания так же скрупулезно, как и во всех прочих вопросах, не допуская никаких отступлений. Особ царской крови подвергали удушению, воров вздергивали на виселице, мятежникам отрубали головы, разбойников с большой дороги сажали на кол, государственных чиновников замуровывали в цемент, проституток топили в море, зашив в набитый камнями мешок. Каждую неделю перед дворцом появлялась новая партия отрубленных голов, укрепленных на перекладине виселицы; представителям высших сословий рот набивали хлопком, простолюдинам – соломой. Столь же молчаливым, сколь эти несчастные, стал и поэт, о клятве которого новый правитель ничего не знал. Верный своему зароку, он не произносил ни слова до последнего вздоха.

Впрочем, история эта имела несколько версий. Согласно одной из них, султан, узнав, что поэт счел его недостаточно щедрым, разгневался и повелел отрезать поэту язык, зажарить его, нарезать на кусочки и скормить кошкам. Но язык поэта, так часто произносивший язвительные речи, приобрел горький вкус, который не смог заглушить даже соус из овечьих хвостов и молодого лука. Кошки отказались от угощения и разбрелись прочь. Жена поэта, наблюдавшая за происходящим из окна, тайно собрала кусочки языка и сшила их. Положив свое рукоделие на кровать, она отправилась на поиски врача, способного вшить язык в рот ее мужа. Но тут в открытое окно влетела чайка и похитила многострадальный язык. Надо сказать, чайки в Стамбуле обладают весьма наглым нравом и хватают все без разбора, не брезгуя самыми неаппетитными отбросами. Порой эти птицы даже нападают на животных, вдвое превосходящих их, и выклевывают им глаза. Вот так поэт и остался безмолвным, как фонарь рыбака. Теперь его стихи выкрикивало пернатое создание, словно нарочно кружившее над его головой.