Читать книгу "Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной"

Остались шахматы, где я шаг за шагом, обычно со второй попытки, брал очередной барьер. Чемпионом города среди юношей я стал со второго раза, в 1946 году. В том же году я впервые сыграл в чемпионате СССР среди юношей. Тот турнир с легкостью выиграл Т. Петросян, а я набрал всего 5 из 15-ти.

Должен отметить, что мне не удалось привить любовь к шахматам своему сыну. Зато интерес к стихам и музыке он унаследовал от меня в полной мере.

Моими первыми шахматными воспитателями были мастера Андрей Батуев и Абрам Модель — в прошлом друг и даже тренер Михаила Ботвинника. Модель был очень остроумным человеком и сильным шахматистом: однажды он инкогнито вызвал на матч через газету лучших шахматистов Ленинграда и сыграл с ними очень удачно. Батуев был певцом в академической капелле, а в качестве хобби собрал дома целый зоосад. Еще он любил всякие прибаутки, типа: «Не то здорово, что здорово, а то, что не здорово — то здорово!»

Лекций детям, поистине жаждавшим знаний, Батуев и Модель не читали, зато были превосходными рассказчиками, наполнявшими сердца юных слушателей пылкой страстью к любимой игре. Мне запомнился один эпизод, связанный с Батуевым. Как-то он увидел, что я играю вслепую с одним из сверстников. «О-о-о! — воскликнул он. — А ну-ка, садись, сыграем!» Взял себе белые, сел за доску, а меня посадил в угол без доски. Помню, была разыграна венгерская партия, помню, что я держался ходов 18. Батуев после партии был доволен. «Будешь мастером», — сказал он. История повторилась лет через двенадцать. 23-й чемпионат СССР 1956 года проводился в Ленинграде. В партии с А. Толушем я защищал тяжелейший эндшпиль с двумя конями против ладьи и двух пешек противника. Я спас эту партию. На выходе из здания мы встретились с Батуевым. «Будешь гроссмейстером!» — сказал он…

В конце 1945 года, демобилизовавшись, на шахматную работу во Дворец пионеров пришел Владимир Зак. Опытный педагог, Зак обладал особым талантом выявлять способности к шахматам у детей, едва передвигавших фигуры. Поэтому учеников у него было много, и среди них немало действительно одаренных. Уроков, лекций для детей он не проводил. Приглашал гроссмейстеров на помощь. Мне запомнились лекции, весьма качественные, Левенфиша и Бондаревского. Со мной, как одним из сильнейших в клубе, Зак вошел в постоянный контакт. Играл со мной легкие партии, делился своими анализами. Зак любил песни Вертинского, напевал их, играя блиц со мной. А вот его любимая песня, из репертуара Вадима Козина:

Пара гнедых, запряженных с зарею, Тощих, голодных и жалких на вид, Вечно бредете вы мелкой рысцою, Вечно куда-то ваш кучер спешит. Были когда-то и вы рысаками И кучеров вы имели лихих. Ваша хозяйка состарилась с вами, Пара гнедых, пара гнедых…

По-видимому, учитель, играя со мной, отдыхал, расслаблялся. Вот, бывало, блицует со мной, 15-летним пацаном, и приговаривает: «А я имел в виду гоголь-моголь!» Пару лет спустя я осознал, какой духовной пищей потчевал меня учитель. Вот этот анекдот. Пришла к больному племянница, и он ее просит: «Милочка, покрутите мне яйца!» Когда та принялась за дело, он говорит: «Это тоже неплохо, но я имел в виду гоголь-моголь!» «Почему бы, — подумал я, — почему бы учителю было не начать с других, приличествующих правильному воспитанию молодежи историй!»

Так что со мною, любимым учеником, Зак играл блиц «со звоном», а с другими вел себя куда более жестко. В то же время, как мне казалось, Зак воспитывал людей достаточно свободно. И его любили — как начинающие шахматисты, так и высококвалифицированные.

Как повлияли на меня занятия с Заком? Он всегда был любителем открытого варианта испанской партии с ходом

12…Сg4. По теории, этот ход был нехорош, но когда добрых 30 лет спустя я поведал об этом Майклу Стину, он придумал новинку, на которой я держал матч в Багио!

Зак не старался сформировать мой дебютный репертуар. Я мог показать ему свою партию, и мы ее анализировали. Я пытался самостоятельно искать, и уже в молодости у меня было стремление играть разные схемы. Зак одобрял мое стремление к расширению дебютного репертуара и в некотором роде ему способствовал.

Мы с Заком сохранили дружеские отношения на десятки лет. В 70-е годы совместно написали книгу о королевском гамбите — это была его идея, не моя, у него там были какие- то разработки, анализы. А потом я сел за проверку; помню, я гордился тем, что опроверг гамбит Муцио, продолжил чигоринский вариант и доказал, что черные в порядке. Сам я в серьезной партии применил королевский гамбит единственный раз — в 1972 году против Малиха на турнире в Амстердаме. В борьбе я сделал ничью. Мы вместе работали для «Информатора» над проблемами открытого варианта испанской партии. У Зака была страсть писать книги. Возможно, здесь играло роль желание улучшить свое финансовое положение. Но чтобы написать хорошую книгу, Заку зачастую не хватало эрудиции.

В дни, когда я стал придирчиво разбирать стиль своей игры, я был близок к тому, чтобы критиковать Зака за то, что он как тренер, как педагог не направил в нужном направлении мою работу. Скажем, в 1957 году в чемпионате СССР я проиграл Антошину позицию, про которую сейчас уже всем известно, что она тяжелая, это азы шахматные. А мне и в голову это не приходило. Я шел своим путем, своим кривым путем, но при этом мне надо же было напоминать о прямых путях! Многое из того, что надо изучить для того, чтобы поднять свой класс до гроссмейстерского уровня, я познавал, уже пребывая в этом звании. Мне представлялось, что в этом виноват Зак. С другой стороны… Некоторые люди, наверно, боялись меня направлять: у него самобытный путь, ну и пусть он по нему идет.

Сейчас я понимаю, что правильно наоборот, начинать не с самобытного, а с ортодоксального пути. Когда же я достиг гроссмейстерского уровня, Зак уже вряд ли был способен давать советы, и это была не вина, а беда его.

Зак бережно относился к своим ученикам. Он нашел Спасского, дал ему первые уроки. Он выяснил, что семья Спасского находится на грани нищеты. Благодаря его усилиям Спасский в десятилетнем возрасте был зачислен на получение государственной стипендии как крупный спортсмен и стал фактически кормильцем семьи.

…1953 год, дело «врачей- убийц», в СССР нагнетается антисемитская кампания. Вспомнили, что Зак — еврей, а среди его учеников во Дворце пионеров много евреев. Очевидно было, что Зака хотят уволить. Чтобы защитить тренера, я пошел в Куйбышевский райком Ленинграда. Должен был пойти и Спасский, но он отказался.

Вероятно, у Зака в жизни не раз бывали страхи, что у него собираются отобрать работу. Наверно, когда Спасский и я уехали, эти страхи приобрели реальные очертания. И вот Зак написал книгу о шахматистах Ленинграда, и в этой книге я отсутствовал. Была партия, которую Фурман у меня выиграл, и больше там не было обо мне ничего. Книга была выпущена в 1986 году. Я был расстроен. Я считал, что Зак не имел права фальсифицировать историю. Да и не имел права как педагог предавать труд своей жизни. У нас с ним разгорелся спор в письмах. Я выразил свое возмущение. Он ответил мне, что лучше хоть такая книга, чем никакая. Тогда я написал сильное письмо, где, фактически, разобрал его политические взгляды и их практическое применение в жизни. А насчет книги написал, что лучше никакой книги, чем лживая. Письмо получилось слишком сильным. У меня по прошествии лет были основания для угрызений совести…