Читать книгу "Петр III - Николай Павленко"

Как видим, воспитание наследника было весьма своеобразным. Оно возбуждало нервную систему, вызывало раздражительность, обидчивость, лживость и мстительность. Не лучшим образом обстояло дело и с обучением. „Для обучения латинскому языку, к которому принц имел мало охоты, был приставлен высокий, длинный, худой педант г. Юль, ректор латинской школы, которого наружность и приемы заставили принца совершенно возненавидеть латынь. Его высочество, который имел способность замечать в других смешное и подражать тому в насмешку, часто рассказывал мне, как этот латинист входил обыкновенно в комнату для урока: сложив крестообразно руки на животе, он с низким поклоном, глухим голосом, как оракул, произносил по складам слова: Bonum diem tibi opto serenissime Princeps, Si …, bene est.“

О нелюбви наследника к латыни свидетельствует его повеление изъять из библиотеки, доставленной из Киля в Петербург, все книги на латинском языке и запрещение впредь их покупать.

Столь же плохо обстояло дело и с обучением Карла Петера закону Божию, но не потому, что наставники не имели должной подготовки, а потому, что в голове мальчика с трудом укладывались догматы двух религий: православной и лютеранской. Стремление голштинского двора обучить ребенка этим догматам имело глубокие причины. Дело в том, что новорожденный мог претендовать с полным на то основанием на три короны: на герцогскую в Голштинии, на королевскую в Швеции и на Российскую в Петербурге. Российский престол он мог занять на том основании, что являлся сыном дочери Петра Великого Анны, следовательно, был внуком знаменитого деда, в честь которого и был назван Петром. Но ребенок мог стать и наследником шведской короны — он был родственником сестры Карла XII Элеоноры. На этот случай ему дали имя второго знаменитого деда — Карла. На этом же основании мальчика и принуждали изучать две веры: православную и лютеранскую, а также два языка — русский и шведский.

Право Карла Петера на российскую корону было зарегистрировано законодательством России, завещанием („Тестаментом“) Екатерины I: „Ежели великий князь (сын царевича Алексея, внук Петра Великого. — Н. П.) без наследников преставится, то имеет по нем цесаревна Анна со своими десцендентами наследовать“. Петр Алексеевич скончался, не достигнув 15 лет, бездетным. Престол должна была в 1730 г. занять Анна Петровна, но она скончалась еще за два года до смерти Петра II. Следовательно, трон должен был занять ее „десцендент“ Карл Петер, но имя двухлетнего ребенка даже не упоминалось верховниками, решавшими судьбу трона, поскольку они намеревались вручить скипетр курляндской герцогине Анне Иоанновне.

В Петербурге находилась еще одна персона, противодействовавшая доступными ей средствами вступлению на российский престол Карла Петера. Это был датский посол при Петербургском дворе Вестфален, считавший, что, если трон займет голштинец, то он непременно использует военную мощь Российской империи для того, чтобы вернуть Шлезвиг.

Суета Вестфалена оказалась бесполезной и ограничилась тем, что он в каждой из депеш стращал датский двор тяжелыми последстиями от воцарения Карла Петера: „Если бы даже исключение голштинского ребенка и принцессы Елизаветы обошлось Дании в сто тысяч рублей или более, то такая горсть денег не имела бы никакого значения в сравнении с той выгодой, которую имеет Дания в случае вступления на Российский престол лица, соответствующего ее видам“. Противодействие вступлению на Российский престол „кильского ребенка“ обошлось Вестфалену в значительно меньшую сумму, чем 100 тысяч рублей, — он тратил мелочь на подкуп подьячих, сообщавших ему сведения о том, как в Верховном тайном совете решался вопрос о престолонаследии. Самую крупную сумму он израсходовал на подарок супруге Голицына богато украшенной шкатулки за то, что Дмитрий Михайлович заверил его, что ни Елизавета Петровна, ни Карл Петер не воссядут на Российском престоле.

Худ. Луи (Людовик) Каравакк. Портрет цесаревны Анны Петровны. 1725 г.

Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Избранная верховниками императрицей Анна Иоанновна знала о „Тестаменте“ Екатерины I, считала „кильского ребенка“ опасным для себя соперником и называла его „чертушкой“. Другим свидетельством недоброжелательного отношения императрицы к голштинскому двору был холодный прием в Петербурге обер-егермейстера Бредаля, прибывшего в столицу России в 1739 г. с печальным извещением о кончине Карла Фридриха. Но в Киле посчитали, что окончательно путь к Российскому трону Карлу Петеру был отрезан завещанием императрицы Анны Иоанновны, объявившей в 1740 г. своим преемником грудного ребенка, сына сестры своей Анны Леопольдовны. С этого времени Карлу Петеру перестали внушать православие и обучать русскому языку, голштинский двор возложил все надежды на то, что он займет королевский трон в Стокгольме и поэтому стали прилежно обучать канонам веры лютеранской.

Судьбе, однако, было угодно еще раз изменить будущее Карла Петера — в Петербурге 25 декабря 1741 г. Елизавета Петровна совершила дворцовый переворот в свою пользу. Тридцатидвухлетняя императрица не имела детей и знала о том, что ей было не суждено стать матерью, поэтому в первые же дни была озабочена поисками наследника. Знала она и о том, что ее племянник голштинский принц имел такие же права на русскую корону, как и на шведскую, тоже оказавшуюся вакантной, и поэтому поспешила упредить шведов организацией тайной доставки наследника из Киля в Петербург.

Поспешный и тайный характер операции, которую императрица поручила осуществить майору Николаю Фридриху Корфу, была обусловлена двумя обстоятельствами: во-первых, опасением, что Швеция могла раньше России объявить принца наследником королевской короны; во-вторых, в Петербурге ожидали возможных неприятностей от Дании, интересам которой противоречило и объявление Карла Петера наследником Российского престола.

О степени заинтересованности Елизаветы Петровны в прибытии Карла Петера в Россию можно судить по ее двум к нему посланиям, когда он находился в пути. „Светлейший герцог, — писала императрица 10 января 1742 г., — мой вселюбезнейший племянник, ваше королевское высочество, с каким доброприлагательным нетерпением к себе ожидаю, о том здесь описывать не хочу; токмо чрез сих, нарочно посланных от меня двора нашего служителей намерение вам тем наипаче объявить мое особливое желание, сколько я с беспокойством дожидаться буду приезда Вашего королевского высочества принуждена.

Того ради как для лучшего и скорейшего прибытия, так и для обережения и безопаснейшего продолжения в пути вашего королевского высочества. сих посланных до границы курляндской отправили, которых рекомендуя в милость и призрение вашего королевского высочества. Остаюсь с непременным всегда люблением вашего королевского высочества моего вселюбезнейшего племянника благожелательная и благосклонная тетка Елисавет“.

Второе письмо, явившееся ответом на послание принца из Митавы, еще более, чем первое, отражает нетерпеливое ожидание прибытия наследника в Россию. Императрица призналась, что „с великою приятностью и нетерпением вас к себе ожидаю… и при сем желаю, чтобы без всякого замедления наискорее сюда прибыть соизволили, тем наипаче, что я никакой встречи для приема вашего королевского высочества никого не отправила в том намерении, чтобы не было для сего случая никакой остановки и препятствия“.