Читать книгу "Окраина - Бентли Литтл"

Для путешествия они купили новый автомобиль – фургон «Додж», – и теперь Грегори наслаждался мягким ходом машины, ее действительно работающим кондиционером и звуком ультрасовременного аудиокомплекса. Он привык к еле работающему кондиционеру и разбитой подвеске старого «Форда», и разительный контраст между этими двумя машинами делал достоинства фургона вдвойне приятными.

Посмотрев в зеркало заднего вида, он увидел, что Саша читает Дина Кунца, а Адам и Тео играют в «Старую деву»[7]. Позади них, на последнем сиденье, сидела его мать и смотрела прямо перед собой. Ее глаза встретились в зеркале с его взглядом, и она одарила его бледной улыбкой.

Он улыбнулся ей в ответ.

Его мать поехала вместе с ними в качестве эксперимента. Она захватила с собой одежду, Библию и другие необходимые мелочи, но даже не попыталась продать свой дом, все еще полный ее мебели, – таким образом она зарезервировала за собой возможность вернуться в любое время. Как Грегори и подозревал, а вернее знал, она не испытывала восторга от того, что ей придется расстаться со своими друзьями, и молельным домом, и другими членами семьи, но она, по-видимому, понимала, что уже не молода, а так как он был ее единственным сыном, то согласилась поехать с ними. Казалось, что в какой-то момент мать обнаружила, что зависит от него больше, чем готова в этом признаться. Сейчас Грегори был рад увидеть, что любовь к близким пересилила у нее приверженность к местной молоканской общине. Подобное ощущение появилось у него впервые в жизни.

Как и большинство молоканских женщин ее возраста, мать жила для церкви, и вся ее жизнь вращалась вокруг религии и присущих ей соответствующих общественных функций. Однако в последнее время она сильно постарела и теперь проводила в церкви времени больше, чем обычно, посещая все похороны. Грегори не любил, когда она одна ездила в Восточный Лос-Анджелес. В районе церкви расплодилось множество банд, но она продолжала видеть район таким, каким он был много лет назад, и ее ум отказывался мириться с изменениями, которые принесло время. Каждый день Грегори ждал сообщения о том, что его мать расстреляли по дороге или что она или кто-то из ее подружек был убит по пути от церкви до машины, однако пока члены мексиканских группировок и странно закутанные русские молельщицы умудрялись жить в мире друг с другом.

Сам он уже много лет не ходил в молельный дом, с того самого момента, как они переехали в Калифорнию. Ребенком родители брали его на молитву каждое воскресенье. Служба длилась весь день, и, хотя ему нравилась еда, которую они приносили с собою – огурцы и помидоры, свежеиспеченный хлеб и только что приготовленную lapsha, – он боялся самой службы и того, как вели себя взрослые дяди и тети, когда в них вселялся Святой Дух. Все они были его родственники или родители его друзей, люди, которых он хорошо знал и с которыми ежедневно встречался. Но в церкви они были совершенно другими, как чужие, – он крепко держался за руки своих родителей в те моменты, когда на молящихся одного за другим начинал снисходить Святой Дух: они вскакивали со скамеек, передвигались, дергаясь, по залу, громко топали ногами по деревянному полу и что-то выкрикивали по-русски. Было странно наблюдать за этим внезапным изменением поведения и самой сущности этих людей – это приводило в ужас даже мальчика, который был воспитан в этой религии. Там имелся один совсем древний старик, которому было далеко за восемьдесят и которого он не знал и видел только в церкви. Этот старик пугал его больше остальных – он подпрыгивал на месте с закрытыми глазами, кричал и размахивал руками в разные стороны. Однажды этот старик приснился ему в ночном кошмаре – Грегори так его никогда и не смог забыть: в этом кошмаре этот одержимый человек с закрытыми глазами стал кричать, бросаться на него и наносить ему удары, стараясь сбить с ног.

Сам Грегори никогда не испытывал вселения Святого Духа, и, когда он был ребенком, это сильно его беспокоило. Он считал себя виноватым и недостойным, потому что Бог не считал нужным в него вселяться. Даже его родители периодически подвергались сошествию Святого Духа: в этих случаях его отец начинал раскачиваться взад-вперед, а мать танцевала, распевая псалмы. Хотя никто об этом ему ничего не говорил, маленький Грегори боялся, что другие молокане считают его человеком недостаточно праведным и достойным того, чтобы его коснулся Господь. Именно по этой причине, несмотря на все свои старания, он появлялся в церкви как чужак, как наблюдатель, а не как реальный участник действа.

Действительно, религия молокан была довольно странной, но, хотя он никогда не считал себя ее частью, Грегори всегда был готов ее защищать. В Макгуэйне на них всегда смотрели как на нелепость, предмет насмешек и оскорблений со стороны ковбоев-алкоголиков и мормонов-трезвенников. Молокане были иностранцами, говорили с русским акцентом, держались своим кланом, а в маленьком американском городке это вызывало подозрения.

Грегори особенно запомнил одно воскресное утро, когда группа ковбоев-батраков с загоревшими до кирпичного цвета шеями, которая сидела возле бара по пути в молельный дом, стала издеваться над их одеждой и оскорбительно называть его отца молокососом. Хотя это и было практически точным переводом слова «молоканин», однако в их исполнении это звучало презрительно и издевательски.

Его родители не обратили на оскорблявших никакого внимания, и Грегори почувствовал стыд и за отца, и за его религию. Именно тогда он решил, что, когда вырастет, не будет ходить в молельный дом. А еще он решил, что когда вырастет, то вернется и надерет обидчикам задницы.

Те же самые чувства Грегори испытал в середине восьмидесятых, когда в Лос-Анджелесе проходила охота на сатаниста Макмартина. В то время публике чудилось сексуальное насилие над детьми буквально под каждым деревом. Кто-то сообщил в полицию о том, что видел дьяволопоклонников на кладбище, и все закончилось тем, что полицейские нарушили погребальный обряд молокан. В этом не было ничего ненормального. Анонимный информатор сообщил о том, что ночью видел среди могил группу людей, одетых во все белое и распевавших ритуальные песнопения, и полиции ничего не оставалось делать, как направить туда наряд. Но нормальным было и то, что молокане почувствовали себя не только глубоко оскорбленными, но и сильно разозленными.

Несмотря на гарантии религиозных свобод, записанные в Конституции, то, как вели себя простые американцы, сильно отличалось от идеала. Молокане покинули Россию, скрываясь от религиозных преследований со стороны царского государства и Русской православной церкви. По своей сути они были пацифистами, живущими в строгом соответствии с Библией. Тот факт, что они признавали как христианские, так и еврейские праздники, такие, как Пассовер[8], привело к такой же массе недопонимания в США, как это ранее случилось в России. Еще больше американцев раздражал тот факт, что молокане были идейными непротивленцами, которые по религиозным мотивам отказывались служить в армии. Это привело к дискриминации молокан в США, особенно в период Второй мировой войны, причем эти предубеждения гражданского населения всячески подогревались официальными лицами.