Читать книгу "Абориген - Андрей Лазарчук"

Сначала Кумико пыталась, как положено, под деревьями прятаться – да там на грех три сухие яблони на всю округу. Тогда она увернулась и стала удирать к обрыву, думая там отсидеться, вплотную возле стены – дракон к стене не подлетит, крылья ему дороже добычи. И всё бы у неё получилось, но чуть-чуть скорости не хватило – дракониха молодая была, проворная, быстрая: дотянулась крыльевым когтем, царапнула оболочку. Кумико не сразу заметила, что газ выходит, да и заметила бы, так что? В общем, под обрыв она нырнула, от драконихи между скал ушла – а выбраться обратно подъёмной силы уже не хватило.

Я всем вбиваю в мозги: если припекло, быстро сообразите, где вас в первую очередь станут искать, – и ждите там. Но сейчас это не сработало бы: на стене ей было не зацепиться, а если и зацепиться, то не провисеть долго, а под стеной болото, и уж там-то точно не выжить. И Кумико решила тянуть вперёд сколько можно, потому что помнила: километрах в сорока к югу есть несколько старых возделанных цветочных плантаций, а значит, наверняка люди там рано или поздно появятся. И учтите, всё это прокручивает в голове девятилетний ребёнок, который только что избежал одной смертельной опасности и тут же оказался перед лицом следующей, не менее смертельной…

10

Сорок километров Кумико не протянула, газ из баллона вытек, она опустилась на одних пропеллерах прямо в кроны «кошачьих лапок», и повезло, что падать пришлось всего ничего, да и на мягкий мох. Скалы-перья, на которые она ориентировалась и к которым летела, сразу пропали из виду, а небо было затянуто дымкой, которая почти всегда висит над низинами. И этот ребёнок, совершенно не паникуя и не плача, решает ждать ночи, потому что ночью луны будут видны и сквозь дымку, а значит, можно понять, куда идти… Похоже, общение с Гагариным не прошло даром. Хотя отношения у них, повторяю, были не самые простые.

11

Я даже не стал поминать Подколодным эту историю – во-первых, рассказывал раньше, во-вторых, они и сами могли мне дюжиной подобных ответить. Сложно с Подколодными: парни знают прекрасно, чего нельзя и почему нельзя, но поступают наперекор всему. Зная прекрасно, что многие взрослые в душе им сочувствуют, хотя и наказывают, и вроде как порицают…

Ну, жизнь у нас такая. Жизнь Наперекор Всему.

12

У Гагарина одна половина головы, правая, – чёрная, а другая половина седая. Он не красится, не бреет голову наголо, а носит как есть.

13

Мы закончили Игру, я посадил ребятишек полукругом (у волков всё ещё дыбом стояла шерсть на загривках) и приступил к разбору достижений и ошибок. Собственно, и Малая, и Большая Игры – это опыт выживания в низине: в таиге или на болотах. А залог выживания – это расслабиться, слиться с местностью, раствориться, исчезнуть. Тогда есть шанс, что уцелеешь… Волки мои сумели слишком многих «расколоть», заставить как-то реагировать, и теперь я должен был, пока ребятишки все разгорячены и поэтому размягчены, вогнать в них то, что можно вогнать словами. То, что можно просто запомнить. Даже записать и повторять на ночь.

У нас есть ещё год до Большой Игры, и успеть подготовиться можно и нужно. В Большой тебе не ставят оценок, ты её или прошёл, или не прошёл.

Мои ученики, как правило, Большую проходят все. Но последний год обучения у них чертовски тяжёлый – и вот тут выдерживает не каждый. Нет, не помирают, конечно, уходят к другим учителям. Если есть, конечно, к кому уйти… Я смотрел на этих сидящих и внимающих и довольно хорошо представлял себе, с кем будут проблемы и какие проблемы, а кто схватит на лету…

(Гагарина вообще никто ничему не учил. А Кумико знала только какие-то самые общие азы, которые на планете известны всем и которые даже в памятке для туристов прописаны. Так что на самом деле выжить в низинах – легко. Надо лишь суметь в нужный момент правильно расслабиться.)

Ну что ж, я уже почти закончил общий разговор и хотел показать ещё несколько практических приёмов, когда увидел, что к нам, размахивая какой-то бумагой, быстро идёт, почти бежит, дед Кепке…

14

Такие картины почему-то запоминаются чуть ли не на всю жизнь, и потом ты по ним узнаёшь, что началось (или закончилось) что-то этапное, что-то неимоверно важное. А картинка запоминается сразу. Такой вот феномен.

Сродни вещим снам, как я про них слышал. У меня-то вещих снов не бывает, потому что у меня не бывает вообще никаких снов. Почти никогда. Два-три раза в год. Побочный эффект. Один из.

Но если что-то вдруг приснится, то… Не хочу об этом.

(Мнимую бессонницу – это когда тебе снится, что ты не спишь, – я за сны не считаю. Я про то, что случается сверх этого.)

Вот эта картина: солнце, перевалившее зенит, и в небе ни облачка, только пара истрёпанных ветром следов от патрульных катеров. Под ногами сухой суглинок желтоватого оттенка, и осколочки кварца и пирита сверкают изо всех сил. Пучки сухой травы. Справа от меня ободранный эллинг, сквозь полупрозрачные листы обшивки проступают чёткие или размытые сложнопереплетённые тени высохших лиан, а там, где листы сорваны, лианы выпирают наружу, как пружинная сетка из прорех старого матраца. Слева от меня – жёлтый сарай, от которого к обрыву тянутся рельсы. Рельсы давно никто не правил, они покоробленные и проржавевшие. Между рельсами охотнее, чем в других местах, растёт трава; почему? В траве резвится табунок жабок – маленьких, размером с фалангу пальца. Ребятишки мои, истомлённые тяжёлой игрой и недовольные её результатами, стоят кое-как, с трудом сохраняя почтительность; на лицах желание бросить всё и поскорее разбрестись. Так оно и будет сейчас. И дед Кепке, в синей потёртой униформе, прихрамывая, всё идёт и идёт к нам, не приближаясь, идёт и идёт, в руке у него телеграмма, я стараюсь прочесть её издали – не получается, пальцы как раз закрывают текст, поэтому я жду вместе со всеми, а он идёт и идёт, прихрамывая, но не приближается…

Такой вот бред.

…Потом он всё-таки подошёл.

Тетрадь вторая

15

От Дальнего до Ньёрдбурга (не до самого города, а до торгового порта на южной оконечности острова, но порт и город связаны наземным омни, час – и ты на месте) ходит ежедневный паром; в Ньёрдбурге я знал, у кого можно одолжить что-нибудь летающее и, может быть, даже хорошее; от Ньёрдбурга до Трёх Столбов, городка, где арестовали и собирались судить Снегиря, было ещё двести кэмэ на северо-восток. Непрерывность маршрута гарантировалась, но по времени дорога получалась непозволительно долгой – паромы уходили по утрам и в это время года шли не слишком быстро, – и к началу публичных слушаний я банально не успевал… чего никак нельзя было допустить. Иначе Снегирь просто-напросто будет без защиты – перед лицом какой-то очевидной наглой провокации.

Собственно, обстоятельства не оставляли мне выбора. И когда это до меня дошло наконец, сразу стало легко.