Читать книгу "Шел старый еврей по Новому Арбату - Феликс Кандель"

Мой брат про войну не рассказывал, будто забыть старался.

Закончил ее в Берлине и затворил ту дверь.

Привык, казалось, к смертям, самое время ожесточиться, – мух не убивал, тлю не давил, через муравьев перешагивал; даже комаров не прихлопывал‚ кровососов поганых‚ лишь рукой отгонял. Кусок не лез в горло, когда за кухонным его окном, на заснеженном подоконнике, топтался голубь, у которого не было еды.

Однажды – только однажды – в Коктебеле, вдвоем, поднимаясь на Карадаг – сказал с расстановкой, будто выдавливал из себя:

– Наступление. Прорыв. Пошла пехота. За ней мы, артиллерия. Идем – по сторонам лежат эти, из первой волны: малорослые, в шинелях до пят, лежат и лежат. Встаем. Окапываемся. А мимо нас, к фронту, колоннами, колоннами – эти, в шинелях, с винтовками не по росту. Пополнение. Перед прорывом. И снова атака. Пошла пехота, пошла. За ней мы, артиллерия. Идем – по сторонам лежат эти, из первой волны, рядами, рядами. Снова стоим. Окапываемся. А к фронту новое пополнение – малорослые, в шинелях до пят…

Мне не достались сытные школьные годы с разносолами на столе.

Ему не досталось юношество, студенческая пора: семь лет в армии.

На день Победы приезжали в Москву бывшие артиллеристы с их "Катюши". Вспоминали, перебивая друг друга, он отмалчивался.

"Становишься живым памятником событий, а неохота… Я-то веду себя скромно: для меня война закончилась в сорок пятом и плотно забыта, но многие помнят и живут воспоминаниями. Военный период для некоторых остался самым светлым пятном в жизни… Б ы л о  о ч е н ь  в е с е л о..."

Они выжили в той войне. Победили немца. Молодые, горячие, воротились по домам с ощущением – теперь будем жить.

Но пошли будни, скудные, тягостные, в тесноте жилья, в вечной нехватке еды, одежды, справедливости…

Что всем, то и ему.

Была у брата тяжкая болезнь. А от нее – вечный зуд по телу, как сгорал на огне.

Сгорал, страдал, почесывался, но жил.

– Вы Иов, Борис Соломонович, – сказал лечащий врач. – Многострадальный Иов, только за что вам такое?..

"И сказала Иову жена его:

– Ты всё еще тверд в непорочности своей! Похули Господа и умри.

Но он сказал ей:

– Как одна из негодных ты говоришь. Неужели доброе примем от Бога, а злое не примем?.. Вот, Он убивает меня, а я на Него надеюсь…"

Из письма в Иерусалим:

"Раньше проще было. Когда Карл Линней создавал систематику животного мира, то случайно встретил насекомое, которое не подпадало ни под один из установленных им видов. Он быстро его раздавил, и нет проблемы. А меня мучают зачем-то, несколько раз фотографировали для науки, и не исключено‚ что по мне будут защищать диссертацию.

Как любил петь один знакомый:

Всё будет хорошо, к чему такие спешки?

Всё будет хорошо, и в дамки выйдут пешки.

И будет шум и гам, и будут сны к деньгам,

И дождики пойдут по четвергам.

Это я написал, чтобы поняли, что я веселый, и хотя не очень здоровый, но бывает и хуже. Ой, как хуже бывает!.."

Через годы встречали его в аэропорту.

Его и жену Раю.

Вышел из дверей, закинул голову к чистому небу, к макушкам высоченных пальм, выдохнул со всхлипом ошеломления:

– Неужто дожил?..

Вечером, часам к десяти, я отвозил брата в Старый город, усаживал на скамью напротив Стены Плача, и он затихал.

Сидел до полуночи, смотрел на Стену – зуд пропадал в эти часы, зуда по телу не было.

Ходили с ним на прогулки. Вглядывался с холма на город, повторял всякий раз:

– Сколько света…

Вернулся в Москву, написал:

"Шалом вам, Иерусалиму и всему миру!

Был ли я у вас? Вроде‚ был. Жил в Иерусалиме некий Соломоныч, жил хорошо‚ как за пазухой: со шторами‚ чистым воздухом и без мух. Когда пойдете гулять по традиционным маршрутам, считайте, что я с вами иду потихоньку‚ никому не мешаю, смотрю на городскую россыпь огней...

Е. Б. Ж. – если буду жив‚ увидимся. А если нет, так что ж. Многих в моем возрасте уже не было..."

Тихо прошел по земле, светлый человек, закрытый для меня, закрытый для других, и неприметно ушел, как тайну унес с собой, даже комара не потревожил, какую-никакую букашку. Не зря утверждали в Поднебесной: "Умеющий шагать не оставляет следов".

Последняя его фотография – она на полке, перед глазами.

Стоит на Никитском бульваре, рука поднята, словно к прощанию, за спиной подъезд нашего дома, квартира на пятом этаже, комната, в которой умерла мама.

А сбоку, за кадром, Арбатская площадь, где некогда проносились трамваи.

Как угорелые.

И мама беспокоилась.

Заберите у меня "Амаркорд" Феллини…

…часть мира уйдет на распыл.

Отнимите Андрея Платонова – обеднею.

"Отец и мать семилетнего Семена Пономарева были люди добрые, поэтому мать постоянно рожала детей, чуть откормила грудью одного, она уже починала другого.

– Пускай живут, – говорил отец, узнав, что жена опять понесла, – чего им там томиться?

– Папа, а где они там? – спрашивал Семен. – Они там мертвые?

– А то какие же? – говорил отец. – Раз с нами не живут, то мертвые.

– Они там мучаются? – узнавал Семен.

– Ты видишь, сюда все лезут, значит, мучаются, – сообщал отец. – С нами им плохо: ты уж большой – сам знаешь, а там еще хуже…"

Нас у родителей было двое.

С разницей в семь лет.

Времена подступали нелегкие, шла коллективизация по деревням, еду выдавали по карточкам, – кто думал тогда о втором ребенке?

Я бы, наверно, не появился на свет, но Малка, сестра отца, уговорила родителей, иначе бы нам не встретиться: мне с братом, брату со мной.

Два мальчика под стеклом – пяти и двенадцати лет, строгие, задумчивые, на подступах к неведомому.

Опытный фотограф призвал‚ должно быть‚ птичку на помощь, выжимая улыбку из трудного клиента, но брат на уговоры не поддался, остался на снимке самим собой. И я не поддался за компанию: рядом с ним‚ голова к голове.

Пусть он привидится, мой старший брат, а я, пятилетний, ему пожалуюсь.

Привиделось: ветер нагоняет вихревые столбы до неба.

На те столбы укладывается облако.

Клочковатое. Неприглядное. В блекло-розовом отсвете городских фонарей.

На то облако опускается некое создание и начинает там быть.