Читать книгу "Две повести о любви - Эрих Хакль"

В магистрате служащий сказал, что, к сожалению, все сроки прошли, поскольку рождение ребенка следует регистрировать в течение пяти дней.

— И что мне теперь делать? — спросил Карл.

— Чуть-чуть нарушить закон, — ответил тот. — Мы перенесем день рождения вашей дочери немного вперед.

— На когда?

— На сегодня.

— Согласен, — ответил Карл.

Доставая из ящика стола бланк свидетельства о рождении, служащий загса принял официально-торжественное выражение лица. Затем взял ручку. В графе «имя ребенка» он записал: Роза-Мария Секвенс-Рудьер. Дата рождения: 4 марта 1938 года.

9

Продолжение истории я знаю. И поскольку я ее знаю, описываю тридцать восьмой год в черных красках: проигранные битвы, прерванное наступление, оставленные позиции. Отступление, прорыв, отступление. Франкисты повторно занимают Теруэль, перебрасывают новые дивизии в провинцию Арагон, расчленяют территорию Республики. 25 июля начинается битва на берегах Эбро, 15 ноября Народная армия отступает перед превосходящими силами противника. В начале декабря Франко наступает на Каталонию. Черный, как смерть, тридцать восьмой год. Но сообщения Карла Секвенса о боях батальона имени 12 февраля полны воодушевления, хотя он ничего не приукрашивает. Причина не только в том, что он хочет показать неимоверную стойкость, с какой добровольцы-интербригадовцы дают отпор врагу; несмотря на все поражения, он, похоже, убежден, что антифашистское сопротивление может стать исторической силой. Все выглядит так, будто он снова и снова стремится заручиться поддержкой природы, черпает силы в «солнечных весенних днях» под Мора-ла-Нова, «ясном утреннем небе» над Асайлой, «сумеречных тенях» и «тишине ночи» на берегу реки Эбро, — это как «избавление… как освобождение» для него. Синее-синее небо над деревней Торроха, маленькие облачка, внизу виноградники, речка, проклюнувшиеся почки и свежая зелень молодой листвы. Побеленные известью стены домов, безграничное доверие крестьян к интербригадовцам, их смущение, когда они протягивают женщинам и детям банки со сгущенным молоком.

Обе фотографии с фронта, снятые незадолго до отступления под Батеа, вскоре после аншлюса Австрии, не меняют обнадеживающего тона его сообщений. Вот он стоит, улыбаясь, вместе со смеющимися штабными офицерами его батальона, которые еще не знают, что трое из них окажутся скоро в Дахау, четвертый погибнет в рядах Красной Армии, а пятый, равно как и шестой, прыгнет с парашютом над Германией, но нигде не приземлится, седьмой и восьмой доберутся окольными путями через Сахару и Советский Союз до партизан и будут сражаться в Югославии, девятый же переживет всех остальных на долгие годы и десятилетия, пока не умрет в полном одиночестве и горечи озлобления.

В сентябре правительство Республики отозвало добровольцев с фронта. Оно надеялось, что западные демократии окажут поддержку. Но правительствам Лондона и Парижа судьба Испанской республики была безразлична. В начале тридцать девятого началось повальное бегство из страны во Францию.

10

У матери, говорит Роза-Мария, было две причины бежать из Испании. Одна — опасение, что после поражения на нее донесут и она будет арестована. Вторая — клятва супругов не оставлять друг друга.

Где ты, там и я.

В последний раз Карл и Эрминия встретились 2 января 1939 года в Жероне. Когда они прощались, то чувствовали, что расстаются надолго. Интербригадовцы собирались еще раз вступить в бой — при так называемом «втором броске» их задачей было помешать продвижению фашистов, обеспечить прикрытие гражданского населения, обратившегося в бегство, оттянуть поражение хотя бы на несколько дней. Небольшая разрозненная группа австрийских добровольцев вскоре осознала всю безнадежность затеваемой операции. Но тем, кто бежал с передовой, главный командир Интернациональных бригад, француз Андре Марти[5], грозил расстрелом.

9 февраля Карл пересек границу и был тут же интернирован вместе со своими боевыми товарищами в лагерь Сен-Сиприен. В архиве Ландауэра нашлось точное, почти детальное описание первых дней на французской земле. Взгляд назад, на Испанию, жесткое «allez, allez!»[6]жандармов-конвоиров, попытки шантажа со стороны Иностранного легиона, голод, вши, песчаные бури. «Хлеб, тарелки, чемоданы и вся одежда тотчас покрывались слоем серой песчаной пыли. Между страницами книги, от первой до последней, набивался песок, прежде чем они успевали прочесть одну страницу до конца. По ночам ветер задувал песок под одеяло, ложился спящим на лицо или затылок, а во время еды скрипел на зубах». Но кроме этого Карл упоминает в своих записях о сплоченности заключенных, об их сопротивлении злостным нападкам лагерного начальства, о взаимопомощи и митинге 12 марта, в первую годовщину оккупации Австрии, затем о переводе в Пор, где австрийцы организовали Народный институт и обучали друг друга математике, истории, географии и иностранным языкам. «Первые три месяца нашего интернирования в лагере позади, но наша воля не ослабевает, жизненные силы укрепляются и пульсируют все сильнее». Девять рукописных страниц тайком вывезены из лагеря и доставлены в редакцию издаваемой в Париже «Deutsche Volszeitung»[7]. В сопроводительном письме Карл просит совета и критических замечаний, «вашей помощи, чтобы совершенствоваться и писать лучше».

11

Эрминия тоже попала в Пор. В январе тридцать девятого года она бежала через Пиренеи, в полуботинках, с маленьким чемоданчиком и военной курткой Карла, в которую она завернула Розу-Марию. Лагерь в Гюре был лучше, чем в Сен-Сиприене, во всяком случае здесь были бараки. Но когда, как в ту зиму, постоянно лил дождь или сыпал снег, Эрминия на каждом шагу утопала по щиколотку в грязи. Можно себе представить, что в один из таких дней, гонимая беспокойством, увязая в грязном снегу, она дошла до проволочного заграждения, разделявшего мужчин и женщин. Можно также вообразить, что и Карл приблизился к проволоке с другой стороны, так что они смогли еще раз встретиться и даже коснуться друг друга. Возможно, это было именно так, хотя и не доказано, что оба они были одновременно интернированы в Гюре. В противном случае, возможно, Эрминия и не заболела бы воспалением легких, а если бы все же заболела, то с самого начала боролась бы с болезнью. А так ей становилось все хуже и хуже, температура лезла вверх, лекарства не помогали, пока одна монахиня, сестра милосердия в больнице, куда ее в конце концов поместили, не вывела Эрминию из ее летаргического небытия: мадам, вы должны жить, у вас ребенок, и на следующую же ночь температура спала и кризис был преодолен.

В один прекрасный день испанских беженок с детьми посадили в поезд и отправили в Нормандию, в Байё, где им предстояло жить сначала в одном из монастырей, а затем в школе. На свободу Эрминия вышла одной из первых. Вы ведь француженка, сказал чиновник префектуры, возвращая ей удостоверение личности. И возможно, Эрминия ответила: «А что, француженкой быть лучше?»